Надежда Локтева

 

ДВА КОРОЛЯ, МАЛЬЧИК И БЕЛЫЙ ПЁС

 

Повесть

 

(Памяти колли Эмриса)

 

 

Говорят, у эльфов[1] тоже есть собаки. Обликом они напоминают нынешних колли, только шерсть у них белая, как снег. Их поступь легка, словно танец, а на бегу они похожи на белую молнию или летящего дракона. Рассказывают также, что пастухам из Высоких Земель, где эльфы жили в стародавние времена, часто доводилось ночевать со своими собаками на горных пастбищах. И когда они засыпали, убаюканные волшебной музыкой эльфов, доносившейся с тёмных холмов, их собаки встречались с собаками эльфов, которых те выпускали погулять по росистой траве. И рождались у пастушьих собак щенки, обликом и статью похожие на собак эльфов, а мастью - на предков, испокон веку стороживших овечьи стада.

Но сами пастухи, впрочем, рассказывают совсем другую историю….

 

Глава 1. СХВАТКА ВО ТЬМЕ.

 

…Угли под золой - раскалённо-алые, просвеченные изнутри, - как закатное солнце сквозь тучи, - с лёгкими перебегающими огоньками на поверхности, то голубоватыми, то жарко-бесцветными. Если смотреть на них долго-долго, то постепенно оранжевая яркость начнет заволакиваться сверху пепельной сединой, испещряться чёрными трещинами и, словно поедая себя изнутри, распадется ломкими пламенеющими столбиками, осыплется белесыми хлопьями, под которыми до утра будут дремать остатки жара. Если бросить сверху сухую ветку, то искры взметнутся вверх, смешиваясь там, в черной бездонной вышине, со звездами. Ближе к горизонту звезды сияют, как промытые, каждая отдельно, - а прямо над головой -  через все небо сплошная полоса звездной сверкающей изморози, затмевающая черноту ночи… А когда приходит срок, звезды падают, как яблоки, и говорят, что если в этот миг загадать желание, оно обязательно исполнится...

Он никогда не успевал. Никак не удавалось поймать то ослепительное мгновение звездного полета, чтобы вспомнить о чем-то своем. О самом важном… Он был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что самого главного, что случилось в его жизни, звезды исправить не смогут. А все остальное по сравнению с этим было или таким мелким и незначительным, или… справиться с этим он мог и сам, без звезд. Что еще надо мужчине – нож, плед да ломоть хлеба с сыром, - как говаривал отец. Ну, может, крышу над головой - чтобы было где укрыться от непогоды и согреться у очага… И горы - чтобы жить. А значит, можно чувствовать себя вполне счастливым…       

От скал потянуло холодом, и мальчик придвинулся ближе к огню, кутаясь в клетчатый плед, заплатанный в нескольких местах и прожженный у костра. Поднял с углей прутик с нанизанной на него лепешкой, обжигаясь, разломил пополам чуть обгорелую корку. За его спиной зашевелилась копна рыжевато-бурой шерсти, чутко подняла лохматые уши, просунула морду под локоть. Мальчик подул, остужая, на одну половинку лепешки, бросил через плечо - волкодав только гамкнул пастью, - вторую стал медленно есть сам, отщипывая по кусочку.

Мальчик был сирота - родители его умерли от оспы, а сам он чудом выжил - добрые люди выходили, не убоявшись заразы. Они же - кузнец Конал и его жена - хотели взять его к себе, но мальчик сам не захотел покинуть хижину на окраине села, сложенную еще дедом из диких окатанных валунков, оставшихся на полях, как здесь говорили, после Великого потопа. А когда подрос, стал пасти Коналовых овец вместе с волкодавом Горри, служившим его отцу, когда самого мальчика ещё не было на свете.

От отца остался и старый охотничий лук из можжевельника, но мальчик не любил стрелять в зверей и птиц, и лук так и пылился в чулане, за исключением тех дней, когда гонцы из соседних селений приносили вести о нападении волков на овечьи стада. Но в последние годы волки редко появлялись в окрестностях, и, ночуя в горах рядом с верным другом Горри, мальчик ничего не боялся.

Тем звёздным летним вечером рябой пастушок, как всегда, расположился на ночлег в уютной лощине вблизи Зачарованных Скал. Говорили, что глубоко в пещере, спрятанной в скалах, находится дворец короля эльфов, и самому мальчику иногда чудилось, что он слышит слабо доносящиеся до него звуки волшебной музыки и видит мелькающие в скалах огоньки. Музыка странно волновала, но мальчик знал, что подходить к скалам нельзя - только войдешь в круг танцующих эльфов, и останешься там навсегда.

Костер разгорелся ярче, и за кругом света не стало видно совсем ничего - только слышно было, как дышат в темноте сгрудившиеся рядом овцы, с тихим хрустом обрывая вокруг себя траву. Мальчик плотнее закутался в плед, зарывшись босыми ногами в густую шерсть Горри. Старый пёс дремал, изредка подёргивая огромными лапами и по-щенячьи поскуливая во сне.

Внезапно он поднял голову, и уши, до того висевшие лохматыми уголками, встали торчком. Словно ветерок донёс до нюха старой собаки чуждый запах. В тот же миг тишину прорезал глухой хриплый рык, и вслед за ним - отчаянный визг и шум возни, словно где-то неподалёку грызлись собаки. Овцы шарахнулись и сбились в кучу, дрожа и испуганно блея. Старый пёс с коротким рычанием сорвался с места и скрылся в темноте. Выхватив из костра пылающую головню и не успев даже подумать об опасности, мальчик бросился за ним. Там, во тьме, верный Горри уже сцепился с невидимым врагом, и когда, держа в одной руке факел, а в другой - нож, мальчик выскочил на полянку между кустами, всё уже было кончено. Волкодав лежал, вцепившись жёлтыми зубами в горло матёрого и, видно, тоже очень старого волка, и по его густой шерсти ручьями бежала кровь. Издыхающий волк корчился в последних судорогах и, взглянув на израненного пса, маленький пастух понял, что и его старому другу пришел конец. Но ещё не верилось в самое худшее.

- Горри! - позвал он. - Горри, дружище!..

Услышав голос хозяина, пес оторвался от затихшего врага и, оставляя широкий кровавый след на траве, пополз к мальчику. Опустившись на землю, маленький пастух положил голову собаки к себе на колени.

- Держись, старина, - дрожащим голосом уговаривал он, полой рубашки пытаясь унять кровь, широкой струёй бившую из огромной раны в боку. - Держись, Горри, ну пожалуйста, не оставляй меня одного. Мы с тобой еще поживём...

У умирающего пса хватило сил, чтобы поднять большую лохматую голову и лизнуть хозяина в залитое слезами лицо. Потом он глубоко вздохнул, вытянулся и затих навсегда. В последний раз зелёным светом вспыхнули его глаза и начали стремительно гаснуть.

Обхватив руками голову старого друга, мальчик долго и безутешно плакал. Свирепый волкодав, передушивший в своей молодости немало серых хищников, был для него, сколько мальчик себя помнил, сначала нежной и преданной нянькой, а затем - сильным и надёжным другом, единственным оставшимся у него родным существом. Он вспоминал, как, совсем маленького, отец сажал его верхом на широкую спину собаки, - и слёзы бежали ручьем.

Неизвестно, сколько ещё горевал бы он над телом погибшего друга, только вдруг до слуха маленького пастушка донёсся слабый, но совершенно явственный писк. Словно где-то поблизости скулил щенок. Мальчик резко поднял голову и огляделся. Брошенный на землю факел погас, и взошедшая луна освещала мертвенно отблёскивающие камни, тёмные кусты и оскаленные зубы мёртвого волка. Но мальчик вырос здесь и ничего не боялся в горах. Он осторожно опустил на землю голову собаки и поднялся на ноги. Писк повторился, отчётливо и совсем рядом. Мальчик раздвинул колючие ветки и увидел белого щенка.

 

*   *   *

 

Он, конечно, слышал о чудесных собаках, которые по ночам вместе с эльфами выходят погулять по серебристым при луне травам. А в том, что этот щенок этот, с заострённой по-лисьи мордочкой, - из холмов, и вовсе не было никакого сомнения: пушистая шерсть его так и переливалась в лунном свете, и лишь на задней лапке, неестественно вывернутой в сторону, слиплась и потемнела от крови. Малыш дёргался и жалобно стонал, пытаясь приподняться на лапы.

Пересилив минутную дрожь, мальчик взял щенка на руки. Голень была сломана, вернее, перекушена, но других, более серьёзных ран не было, и он почти успокоился. Раздул угасший костёр и отыскал поблизости траву, которая останавливает кровь; тщательно разжевав её, наложил на рану. Пастушок не знал, как вправить перелом, но вспомнил, как делала знахарка, когда плотников сын Дэнни сломал руку, свалившись с яблони. Выбрал в куче валежника две ровные щепки, наскоро остругал их ножом и, положив между ними покалеченную лапку, крепко прибинтовал чистой тряпицей, в которую заворачивал хлеб. Щенок притих, чувствуя, что ему помогают, и лишь изредка поскуливая, лизал руки мальчика горячим язычком.

Закончив перевязку, мальчик достал из мешка деревянную чашку и налил в неё молока из фляги. Щенок жадно вылакал молоко и задремал у него на коленях. Пастушок невольно залюбовался им, представив, в какого великолепного пса превратится его найдёныш через год. Ведь это только справедливо, если щенок заменит Горри, который погиб, спасая его жизнь... Нет, Горри ему не  заменит даже эльфийский пес, но пастуху нельзя без собаки...

Ой-й-й, мамочки… От внезапной мысли его даже пробил озноб, и щенок беспокойно зашевелился и заскулил во сне. Только сейчас до пастушка вдруг дошло, что раненый кутенок, которого он подобрал в горах, мало того что чужой - эльфийский. Когда ему случалось найти отбившуюся от чьей-то отары овцу, он, не задумываясь, возвращал её хозяину, благо в двух ближайших долинах вести разносились быстро. Но связываться с эльфами...

В селении, где родился мальчик, чарами Древнего Народа пугали детей, но и любому взрослому было ясно, что отправиться ночью к Зачарованным Скалам - это не через перевал прогуляться в соседнюю долину. В сказках эльфы, правда, щедро награждали тех, кто приходил к ним с добром и помощью, но, бывало, и зло шутили с попавшими к ним смертными.

Мальчик вспомнил Старого Шона, сумасшедшего, который, как говорили старики, пришёл к ним неизвестно откуда, когда отца мальчика ещё не было на свете. Жил он на краю кладбища в полуразвалившейся сторожке, собирал у церкви подаяние и бродил по долине, приплясывая и бормоча песенки на таком древнем наречии, какого не помнили и дряхлые старики. В долине болтали, что в молодости Шон случайно забрёл в пещеру эльфов и протанцевал с ними, как он думал, до утра. Но, как оказалось, на земле за это время прошли не то два, не то три столетия, и, когда бедняга узнал об этом, то, конечно, тронулся рассудком... Что если, вернувшись, он тоже попадёт в чужой и незнакомый мир, где не будет ни его старого дома, ни кузнеца Конала с его доброй женой, ни добродушного седого священника, ни соседских мальчишек, - словом, никого и ничего из той прежней жизни, которую он знал и любил?

Но, если оставить щенка себе, может получиться еще хуже. А вдруг эльфы рассердятся, и тогда он навлечёт беду не только на себя, но и на всю округу?...

Он мог, конечно, поступить и по-другому - посадить щенка обратно в кусты и поскорее уйти отсюда вместе с овцами, забыв про него навсегда. Но что будет с маленьким и к тому же раненым существом, если эльфы не найдут его до утра? В горах полно хищных птиц, а может быть, где-то поблизости притаились сородичи волка, убитого Горри...

Одолеваемый сомнениями, мальчик встал и начал собираться. Он ещё раз обошёл своё маленькое стадо, убедился, что все овцы на месте, и прошептал молитву, которая должна была охранить их в его отсутствие. Подбросил в костёр побольше толстых веток и обложил его камнями, чтобы огонь не перекинулся на траву и кусты. Пледом он накрыл тело Горри. Старый пёс лежал, как живой, в позе спящего, и при виде его на глаза мальчика снова навернулись слёзы.

- Спи, дружище, - прошептал он, проведя рукой по лохматой спине. - Я похороню тебя утром. Я скоро...

 

Глава 2. В ГЛУБИНЕ ЗАЧАРОВАННЫХ СКАЛ.

 

Лёжа на руках у мальчика, щенок доверчиво касался ладоней влажным чёрным носом, но по мере приближения к Зачарованным Скалам маленьким пастушком всё больше овладевал страх. Не тот страх, который он чувствовал во время схватки с волком, и не тот, который испытывал, когда вместе с мальчишками прыгал с обрыва в глубокую заводь. Скалы пугали и одновременно притягивали неизъяснимой тайной, дивной и необыкновенно опасной. Однако ничего страшного пока не происходило, существо из иного мира тихо посапывало у него на руках, и вскоре мальчик не заметил, как оказался перед гигантским нагромождением каменных глыб, тянущимся до подножия ближайшей горы. Её причудливые контуры теперь, на фоне ночного неба, напоминали очертания призрачного замка с множеством башенок, зубчатых стен и воздушных галерей с колоннами. В какой-то миг ему даже показалось, что в одной из башен светится окошко, но, сморгнув, он понял, что видит лишь лунный блик на гладкой скале.

Сквозь гигантскую осыпь тянулся широкий проход, словно нарочно оставленный или расчищенный кем-то, и, немного поколебавшись, мальчик пошёл по нему. Но чем больше он приближался к подножию горы, тем отчетливей становилось ощущение чьего-то пристального взгляда, наблюдающего за ним из-за тёмных камней. Щенок, слегка повизгивая, лизал руки мальчика, словно пытаясь успокоить, и теперь в его повизгивании пастушку чудились радостные нотки. Поминутно озираясь, он шёл вперёд, и в его душе боролись два неодолимых желания: положить щенка на землю и бежать отсюда без оглядки, - и второе - узнать, что находится в конце этой странной дороги.

Внезапно горы надвинулись, проход расширился, и перед мальчиком открылась большая, почти круглая поляна, освещённая луной. Справа и слева края её терялись во мраке, а впереди блестела гладкая скала, отвесно уходящая вверх. Щенок вдруг звонко и радостно взлаял, и мальчик словно очнулся от владевшего им оцепенения. Страх и смятение нахлынули с новой силой, он опустил щенка на траву и повернулся, чтобы бежать, и тут из-за камня перед ним вышли две высокие фигуры в плащах и с длинными луками.

- Смертный нашёл Гвена! - воскликнул мелодичный молодой голос, и тот, что повыше, откинул капюшон плаща. Мальчик увидел красивое юное лицо и светлые кудри, падавшие на плечи стража. Второй был темноволос и казался старше. Он улыбнулся мальчику и крикнул что-то на непонятном языке.

В тот же миг словно яркий золотистый луч прорезал камень сверху донизу, и волны света, музыки и голосов хлынули в проход, внезапно разверзшийся в скале. Мальчика обступила толпа в праздничных, сверкающих драгоценными камнями одеждах. Щенка тут же подхватили и куда-то унесли, грянула музыка, взлетая до небес, и мальчик снова с замиранием сердца подумал: вот, сейчас, закружат, завлекут... Но в глубине души не было страха, ни той упоительной жути, которую чувствует смертный, уступая чудовищному искушению. Он был чист душой и лишь понаслышке знал о дьявольских кознях, но каким-то непостижимым образом догадывался, что настигшее его чудо не имеет с ними ничего общего. Что-то говорил ему высокий воин, опоясанный мечом в серебряных ножнах, переливчато смеялись юные девушки, ободряюще подмигнул, поймав его взгляд, гибкий черноволосый отрок, кто-то пожимал ему руку, чьи-то лёгкие пальцы потрепали его по волосам.

Но внезапно все смолкли и расступились, и в наступившей тишине перед мальчиком появился тот, едва взглянув на которого, пастушок понял, что это - король. Рядом с ним шла леди, прекраснее которой невозможно было даже представить. Волосы её были как тёмный пепел, и в них, над самым лбом, морозным блеском сияло что-то, сделанное, казалось, из мерцающего инея; но ещё ярче был лучистый взгляд королевы. Как ни боялся мальчик встречи с эльфами, как ни представлял их себе по сказкам и пастушьим байкам, увиденное им превзошло все ожидания. Ноги его подкосились, и он рухнул на колени перед королём и королевой страны эльфов.

- Встань, друг мой, - произнёс король, приблизившись к пастушку. - Встань и ничего не бойся. Давно у меня в замке не было гостей из твоего мира.

- Я... не гость, - сипло выговорил маленький пастух, поднимаясь на ноги. - Я щенка вашего принёс... Там был волк...

- Волк? - переспросил король и, отыскав глазами стражей, что-то быстро сказал им. Те мгновенно исчезли в темноте. - Но послушай! - воскликнул он вдруг, подавшись к пастушку. - Ты же весь в крови. Ты не ранен?

- Нет, - и мальчик, запинаясь от волнения, рассказал всю историю. Эльфы слушали, глядя на него с участием и даже, как ему показалось, с изумлением. Закончив свой рассказ, он поднял внезапно заблестевшие глаза и робко сказал:

- Теперь... я пойду?

- Подожди, - быстро шагнув к мальчику, король коснулся его плеча. - Неужели ты думаешь, что я окажусь столь неучтивым хозяином, что отпущу гостя, не одарив и не вознаградив за оказанную нам услугу? И за смелость, которая, несомненно, понадобилась тебе, чтобы прийти сюда, - добавил он, взглянув в глаза мальчика.

- Мне ничего не нужно! - поспешно пробормотал пастушок, краснея и отступая на несколько шагов. - Простите меня, господин, и вы, леди, тоже простите, но я... я ведь пришёл не за этим. И потом... мне кажется, это лучше всякой награды... Я думал... То есть, у нас говорят... Я не знал, что вы такие... такие...

- Какие же? - быстро спросила королева, улыбнувшись и переглянувшись с королём.

- Ну такие... - не найдя нужных слов, мальчик смешался и, покраснев ещё больше, опустил голову. - Я не знаю, как сказать, - наконец заговорил он медленно, с усилием взглянув в лицо королевы. - Только что бы я ни сказал, всё равно получится неправда, потому что словами тут не скажешь...

- Мне кажется, я поняла тебя, - с улыбкой сказала королева, ещё раз взглянув на короля. - И лучшей похвалы, поверь, нам ещё не доводилось слышать из уст человека. Но может быть, наш юный друг окажет нам ещё одну учтивость, согласившись быть нашим гостем на пиру? - обратилась она к королю. Не поверив своим ушам, мальчик вскинул на неё глаза: смеётся? Однако королева не смеялась, и смотрела на него серьёзно, с какой-то задумчивой нежностью, вроде той, с которой смертные матери смотрят на своих детей. Пастушок вдруг словно увидел себя со стороны: грязный, растрёпанный, в старой заплатанной рубахе, перемазанный кровью, и к тому же лицо в оспинах. Не зная, куда деться от её взгляда, он робко прошептал:

- Как же я... в таком виде?

- Это нетрудно исправить, - улыбнулся король, бережно придержав его кисть в своей большой тёплой руке. - Но беспокоит тебя не это. И даже не овцы, которых ты оставил одних. Мои лучники позаботятся о них. Это что-то другое, правда?

- Правда, - потупившись, признался мальчик. Ему не хотелось, чтобы эльфы догадались о той назойливой мысли, что тихонько зудела в тёмном уголке сознания, как зудит в углу оконной рамы толстая осенняя муха. Но нужно было выяснить всё до конца, и мальчик, судорожно сглотнув, задал наконец мучивший его вопрос:

- Старый Шон... Сумасшедший из нашей деревни. Это вы его заколдовали? У нас так говорят...

Эльфы засмеялись. Король поднял руку, и смех утих.

- Прости, я испытывал тебя. Я знаю, что говорят о нас люди, и, кажется, догадываюсь, о ком идет речь. Нет, дружок, поверь, Древний народ тут не при чем. Когда-то этот человек столкнулся со слишком тяжким испытанием, смысла которого он так и не смог постичь. Мир его рухнул, и... рассудок не выдержал. Не удивляйся, однажды я встречался с ним и случайно заглянул в его память... уже после...

- Значит... и мой мир может рухнуть? - прошептал мальчик. Король засмеялся.

- Вряд ли. Ты - человек, но ты ещё не взрослый. У тебя чистая душа и смелое сердце. И ты пришёл не ради корысти или могущества. Обещаю, что утром ты возвратишься домой целым и невредимым.

Королева, улыбаясь, смотрела на мальчика, и страх наконец отпустил его. Словно упала с плеч давившая на него каменная глыба. И он улыбнулся тоже - радостно и открыто. И молча кивнул в знак согласия.

- Ну вот и прекрасно, - сказала королева и, подозвав к себе черноволосого паренька, с виду немного постарше мальчика, что-то вполголоса сказала ему. Тот поклонился, улыбнулся пастушку и жестом пригласил его следовать за собой. Пройдя длинным коридором, ярко освещённым факелами, они оказались перед резной дубовой дверью, за которой слышался шум воды. Паж толкнул дверь, и в лицо мальчику упруго пахнуло влажным теплом. Он переступил порог и восхищённо замер.

Стены зала, а вернее, грота, куда они попали, были усеяны прозрачными кристаллами, грани которых мерцали и переливались в лучах светильников, скрытых за большими друзами хрусталя и аметиста. С уступа на высоте человеческого роста падал небольшой водопад, разбиваясь о дно маленького бассейна, выложенного разноцветной каменной плиткой.

-Ух ты! - только и смог прошептать он, заворожённо глядя вокруг. Паж рассмеялся и легонько хлопнул его по спине.

- Вообще-то нас ждут в зале, так что не засматривайся! Может быть, тебе помочь?

Мальчик, смутившись, мотнул головой. Паж улыбнулся ему и убежал. С наслаждением сняв с себя окровавленную одежду, пастушок сложил её на широкой скамье и неловко ступил под светлые струи.

Вода была тёплой, почти горячей, и каменный пол, по которому он ступал босыми ногами, тоже, казалось, обогревался изнутри невидимым источником тепла. Одноглазый Энгус, плотник из соседней деревни, который в пору своей молодости плавал матросом в земли Лохланна[2], не раз рассказывал о горячих источниках, бьющих из-под земли в дымящихся северных горах. И, стоя под звенящими струями водопада, мальчик вдруг понял, что тепло это исходит из самых недр, где под немыслимой толщей камня бьётся вечно живущее огненное сердце матери-Земли, и каждой жилкой ощутил его могучий ритм. Сама земля обнимала его живительным теплом, вливала новые силы в измученную душу и тело и, не в силах до конца исцелить боль утраты, превращала её лишь в слабый отзвук боли: так гудят мышцы после тяжкой работы, или саднят после купания в речке свежие царапины.

Кстати, настоящие царапины почему-то не болели, и перестал ныть ожог на правой ладони, которой мальчик схватил горящую головню, бросаясь на помощь Горри. Взглянув на неё, вместо содранного волдыря пастушок увидел чистую розовую кожу. И, обрадованный этим новым чудом, он с ликующим смехом вновь подставил лицо под упругие шлепки воды.

Поплескавшись немного в бассейне, он вылез из воды и в нерешительности приступил к своей одежде, которая сейчас показалась ему особенно грязной. Но тут появился паж. Ловко накинув на пастушка закутавшую его с головы до ног пушистую простыню, он сунул ему в руки большой шелковистый свёрток.

- Это тебе.

Мальчик осторожно развернул слабо шелестящую ткань, оказавшуюся длинным, лёгким, но, судя по всему, очень тёплым коричневым плащом с капюшоном, подобным тем, что носили лучники. Спереди плащ застёгивался серебряной булавкой с бледно-зелёным камнем-каплей. Внутри оказались куртка и штаны из плотной зелёной ткани, напоминающей сукно, шелковистая рубашка цвета дубового листа в осеннюю пору, и сапожки из мягкой замши. Мальчику этот наряд показался несказанно великолепным, и он долго держал его на вытянутых руках, не решаясь принять дар.

- Королева приказала надеть, - заметив его нерешительность, сказал паж. Он помог мальчику одеться и расчесать массивным деревянным гребнем влажные кудри, а затем подвел его к овальной нише, скрывающей большое зеркало из полированного металла.

- Смотри.

Он взглянул с опаской, ожидая волшебства, но зеркало оказалось самым обыкновенным, и пастушок узнал в нём свое отражение, которое не раз видел в лужах и на зеркальной глади озер. Из зеркала на него глядел не по годам рослый худенький мальчишка с копной давно не стриженных рыжих волос и насторожённым взглядом синих глаз на скуластом лице, усеянном веснушками. Все это было своё, знакомое, только веснушки ярче засияли на отмытом лице, и ещё что-то неуловимо изменилось - что, мальчик пока не понял. Он улыбнулся - мальчишка в зеркале улыбнулся в ответ, обнажив щербину, образовавшуюся на месте выпавшего зуба.

Рассмеявшись, мальчик показал себе язык, скорчил рожу - его двойник проделал то же самое. Сморгнул попавшую в глаз соринку, стёр ее ладонью и вдруг понял, что произошло. Кожа под рукой была совершенно гладкой, оспины исчезли. Поражённый этим, он наклонился ближе к зеркалу, но увидел над своим плечом смеющуюся физиономию пажа.

- Пойдём, - произнёс он, трогая мальчика за плечо. - Нас ждут в зале.

 

Глава 3. ПИР У КОРОЛЯ ЭЛЬФОВ.

 

Пир у короля эльфов запомнился мальчику, как сказочный сон, настолько переполненный восторгами и чудесами, что воспоминания об этом сохранились лишь обрывочные, как осколки месяца на водной глади, когда разбиваешь её веслом. Не помнил он и яства, которыми его потчевали, - осталось лишь ощущение вкуса - того неуловимого аромата весны и талой воды, что ощущается в воздухе в первые дни марта. Да, собственно, он не столько ел и пил, сколько глазел по сторонам - на стены с дивной каменной резьбой, на ажурные колонны, уходящие ввысь, в непроглядную тьму, за которой, казалось, не было потолка, - на эльфов: статных, рыцарственно величавых мужей и сказочно прекрасных, звёздной вечностью увенчанных дам без тени седины в волосах.

По залу бродили собаки, в которых мальчик сразу признал сородичей найденного им щенка, - они то возлежали на циновках у огромного камина, то поднимались и неторопливо, со сдержанным достоинством принимали пищу из рук пирующих.

Был здесь и знакомый паж, который прислуживал им у стола, отчего мальчик поглядывал на него с виноватым смущением: сам-то он сидел на почётном месте рядом с королем. В ответ на что тот улыбался и подмигивал ему: мол, не робей... Робел он, надо сказать, отчаянно, но, тем не менее, сам удивлялся невесть откуда взявшемуся красноречию. Ему задавали вопросы - он отвечал, пересказывал под общий смех пастушьи байки и случаи из деревенской жизни, о том, например, как они с мальчишками играли в разбойников и искали клад в заброшенном замке над озером, - и даже, расхрабрившись, спел несколько протяжных горских песен, - а рыжеволосый эльфийский волынщик подыграл ему, мгновенно уловив мотив.

Король и королева внимательно слушали, время от времени перебивая его вопросами, некоторые из которых заставляли изумлённо вздрагивать: откуда они столько знают о внешнем мире? Нет, конечно, он ни на мгновение не забывал, что его окружают не обычные люди, но, тем не менее, ему казалось, будто он знает их уже много лет. И в то же время расспрашивать эльфов об их жизни мальчик не решался, словно чувствовал, что эта иная, незнакомая, тайная жизнь скрыта от него за семью печатями.

Потом запел эльфийский менестрель, аккомпанируя себе на арфе, - он пел на незнакомом языке, хотя порой мальчику казалось, что он разбирает отдельные слова. Но ясный голос певца проникал в самое сердце, и вскоре каким-то неуловимым чутьём мальчик понял, что язык этот - не чужой, а просто очень древний, и сама песня - о древних временах, когда звёзды были ближе к земле, а люди и эльфы, сражаясь бок о бок, отбили эту землю у чародеев с севера[3]. Позже прежняя дружба забылась, и верховный король всех эльфов увёл свой народ за Море, а оставшимся велел укрыться в холмах и горных пещерах, чтобы жить там, дожидаясь конца времен.

Время от времени певец смолкал, чтобы промочить горло кружкой верескового мёда, и снова пел - о подвигах героев древности, о бессмертной красоте и всепобеждающей любви. Подавшись вперёд, с горящими глазами, мальчик каждой жилкой впитывал мелодию песен - то печальную и суровую, как зимнее море, то ясную, как летний день.

Кажется, он ненадолго задремал, растворившись в звуках песни, только очнувшись, пастушок увидел, что пир закончился, и проворные юноши в зелёных туниках убирают со стола. Чтобы не мешать им, мальчик перебрался на скамейку у стены. Король на противоположном конце зала беседовал с одним из приближённых, в чьих чертах и фигуре мальчик ещё на пиру уловил явное сходство с обликом пажа: такие же глаза, меняющие цвет, как море, и чёрные как смоль волосы, - только у старшего они были прямыми, а у младшего вились и падали на плечи крупными кольцами. Он видел, как сын, проходя мимо, улыбнулся отцу, а тот подмигнул и слегка взъерошил его волосы, - и впервые слегка позавидовал полузнакомому мальчишке.

К мальчику подошла одна из белых собак, положила голову на колени, заглянула в лицо ласковыми золотистыми глазами. Он потрепал собаку по лохматому загривку, провёл рукой по узкой нервной морде с выпуклыми, как у лошади, жилками, и вдруг вспомнил о Горри, оставшемся лежать в холодной ночи рядом с поверженным врагом.

Как быстро сумел он, в восторге от эльфов и их чудес, забыть своего старого друга! Друга, чей тёплый мохнатый бок согревал его в холодные ночи у костра, который всегда был рядом, который погиб, защищая его от волка! И, обхватив руками шею собаки, пастушок горько заплакал. Чья-то рука провела по его волосам, задержавшись на плече.

- Ты плачешь? - в глазах короля мальчик увидел удивление и участие. - Может быть, я смогу чем-нибудь помочь твоему горю?

- Мой пес погиб, - прошептал мальчик и замолчал. Потому что и так всё было ясно. Даже король эльфов не мог бы вернуть жизнь старому волкодаву...

Нет? Но ведь есть же источник, исцеляющий раны. В сказках всегда есть источники с живой водой. И даже если героя изрубят в куски, в конце он всегда вернётся к тем, кто его любит, целый и невредимый... Осенённый неожиданной надеждой, он вскочил, так что белая собака испуганно шарахнулась в сторону, и заговорил, торопливо, словно боясь упустить драгоценные мгновения, которые помогли бы отвоевать Горри у смерти. Но король понял всё сразу. Он молча притянул к себе мальчика и, обняв за плечи, покачал туда-сюда.

- Малыш...

- Я вам служить буду, - прерывисто бормотал мальчик, уткнув лицо в складки королевской одежды. - Семь лет, как Томас из Эрсилдурна[4]. И одёжу вашу назад возьмите, мне ничего не надо... Только оживите Горри...

- Малыш, - мягко сказал король, усаживая мальчика на скамью и садясь рядом с ним. - Если бы я мог вернуть жизнь твоему псу, я сделал бы это, не требуя ничего взамен. Но, увы, мёртвые не в нашей власти.

- Значит, вы не можете?.. - прошептал пастушок.

- Нет, - медленно произнёс король, покачав головой. - Мужайся, дружок. Горри был стар и умер славной смертью, а это, поверь мне, не так уж мало...

Глазами, полными отчаяния, мальчик обвёл зал. Рядом стояла королева. Он не заметил, когда она вошла, но во взгляде её он увидел столько сострадания, что на миг ему показалось, что боль, отразившаяся на её лице, сильнее его собственной. Закусив губу, он с усилием сглотнул, но было уже невозможно удержаться и, отвернувшись к стене, он ткнулся лбом в ажурную каменную резьбу. Поглощённый своим горем, он не слышал, о чем говорили с ним рядом король и королева, и поднял голову лишь тогда, когда король, наклонившись, мягко коснулся его плеча.

- Вставай, - сказал король, заглядывая ему в лицо. - Пойдём со мной.

- Куда? - все ещё всхлипывая, спросил пастушок, но, вытерев слёзы полой плаща, поднялся на ноги. Сквозь боль и отчаяние в нём уже пробивался мучительный стыд за свою вспышку. И горькая покорность судьбе. Вот сейчас его выставят из дворца, и правильно сделают. Глаза на мокром месте, как у девчонки...

- Увидишь. Пойдём...

 

*   *   *

 

Они прошли длинным коридором, потом свернули направо, поднялись по длинной лестнице, снова свернули направо, затем налево... Мальчик не помнил, сколько их было, этих поворотов, когда в конце очередного коридора в лицо ему пахнуло ночной свежестью, и они с королем вышли на заросшую травой лужайку среди скал, над которой сверкали звёзды. Навстречу им выбежали несколько больших белых собак и целый выводок щенков, в точности таких же, как тот, которого Горри отбил у волка. В скальной стене темнели несколько гротов. Король зажёг светильник (просто взял его с каменного выступа, и огонь вспыхнул сам собой), и мальчик увидел знакомого щенка.

Щенок лежал в небольшой пещерке на охапке свежего камыша, и задняя, сломанная лапка его была заново перевязана чистой белоснежной тканью. Увидев его, щенок обрадованно захлопал хвостом по подстилке и попытался подняться на лапы. Присев на корточки, король что-то тихо и ласково заговорил ему. Белые собаки внимательно слушали. Слушал и щенок, приподняв одно ухо и склонив голову набок. Сел, почесал за ухом здоровой лапой. И вдруг заковылял к мальчику, волоча за собой сломанную лапку. Король засмеялся и поднялся на ноги.

- Подойди к нему, - сказал он.

Мальчик опустился на колени. Щенок смотрел на него доверчиво, вопросительно и чуточку лукаво, словно малыш, приглашая к игре: "Будем дружить?.. А ты меня не обидишь?.." Глаза у него были янтарно-золотистые, как у больших собак. Мальчик протянул ему руку, и щенок с коротким рычанием обрадованно вцепился зубами в его палец. Но не больно, а в шутку. Мальчик засмеялся и, поймав длинную узкую мордочку, осторожно сжал в кулаке. Мотнув головой, щенок вырвался, возмущенно фыркнул и, забавно замахнувшись, ударил по руке мальчика толстой передней лапкой с острыми коготками. Пастушок осторожно взял щенка на руки и вопросительно взглянул на короля: можно ли?

- Возьми его, - сказал король. - Он твой.

От неожиданности мальчик некоторое время не мог произнести ни слова. Ну, привели его сюда, чтобы дать попрощаться со щенком, утешить, как маленького, но чтобы такое...

- Вы... вы что, ваше величество... - срывающимся голосом заговорил он, вскочив на ноги и всё еще прижимая к себе щенка. - Вы думали, что я... я не хотел. Я не могу... Я не заслужил такого подарка. То есть...

- Эльфы никому не дарят и не продают своих собак, - с едва заметной усмешкой произнёс король. - Если бы Гвен не захотел выбрать тебя своим хозяином, его никто бы не мог заставить. Помни об этом и ты, если вдруг в час нужды решишь расстаться с ним...

- Я... ни за что... - произнёс мальчик, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. И зарылся лицом в тёплую пушистую шерсть. Горячим щекочущим языком щенок стал вылизывать ему ухо. Король смотрел на них задумчиво, с едва заметной печалью в глазах.

- Будут танцы, - сказал он, проведя рукой по упругим вихрам на голове пастушка. - Но тебе, должно быть, не до них. Пойдем, я провожу вас к выходу.

 

Глава 4. БРАТСТВО КРОВИ.

 

Рана у щенка заживала быстро, благодаря мази, которую на прощание дала мальчику королева, и вскоре он, слегка прихрамывая, уже бегал по траве и, осваивая нехитрую науку пастьбы, звонко лаял на отставших овец. Из трогательного пушистого комочка Гвен быстро превратился в долговязого подростка с добродушной улыбчивой мордой и неуклюжей грацией движений, а нежный щенячий пух сменился постепенно густой блестящей шерстью, к которой, казалось, не приставали ни грязь, ни репьи.

Горри мальчик похоронил в тот же день, пригнав в деревню овец и прихватив с собой лопату. Каменистая земля трудно поддавалась, и пастушок, найдя подходящую яму и заровняв лопатой ее дно, сложил холм из камней над могилой своего верного друга. Местный дубильщик выделал волчью шкуру, и жена кузнеца сшила из неё меховую куртку для мальчика и шапочку для одного из своих малышей.

Конечно, в селении пришлось всё рассказать о визите к эльфам - ведь если новую одежду, пробравшись домой тайком, можно потихоньку спрятать в сундук, а щенка до поры до времени запереть в доме, то уж своё-то лицо без оспин никуда не спрячешь. Но мальчик и не думал ничего скрывать, и в сотый раз на дню повторял перед изумлёнными слушателями историю прошедшей ночи. Соседи охали, ужасались и восхищались, мяли в руках, смотрели на свет и даже нюхали ткань плаща, гладили щенка по белой шелковистой шерсти.

Последнее, впрочем, делали с некоторой опаской, украдкой скрещивая пальцы в жесте, оберегающем от злых чар. Над этим мальчик втихомолку посмеивался, но уже скоро начал замечать, как изменилось к нему отношение некоторых жителей долины. Его не избегали открыто, но раза два он видел, как матери подхватывали и торопливо уносили с его дороги малышей, с которыми он раньше играл. Даже мальчишки уже не так часто забегали, чтобы позвать его с собой в лес или на озеро. Зато зачастила знахарка, которая сначала намёками, а затем всё более откровенно пыталась выспрашивать об эльфийской магии и якобы полученных им чародейских дарах. На мальчишек пастушок не обижался, а знахарке, когда лапа Гвена совсем зажила, подарил склянку с остатками эльфийской мази. Надо сказать, что она так и не смогла, как ни билась, разобрать состав чудодейственного снадобья.

Как ни странно, одним из немногих, чье отношение к мальчику не изменилось ни в ту, ни в другую сторону, оказался священник.

- Неисповедимы пути Господни, - говорил он. - И не все из того, что нам не дано постичь, происходит от лукавого. "По плодам узнаете их", - говорится в Писании...

К эльфам мальчик больше не ходил, но с тех пор, ночуя с овцами в горах, он нередко встречал эльфийских лучников, обходивших дозором окрестности. Раза два попадался ему и сам король, любивший кататься верхом в горах. Часто прибегал Лаэг, паж королевы, с которым мальчик очень сдружился, и они целые ночи просиживали у костра, глядя на звёзды и болтая о самых разных вещах. Лаэга интересовало всё, что касалось людей, и от него мальчик, в свою очередь, узнал многое о том, что скрывается в недрах его родных гор: о гномах-камнерезах, выстроивших в незапамятные времена дворец в Зачарованных Скалах и ушедших дальше, вглубь, где бьют горячие источники и обитают странные огненные саламандры и другие существа, недоступные смертному взору; о дивных Стеклянных Островах за Морем, о призрачных цветах, что распускаются в Иванову ночь в зарослях папоротника, и духах, населяющих ручьи, скалы и долины. Из разговоров с юным эльфом мальчик узнал также, что Лаэг был самым младшим во дворце, и его матерью была смертная женщина, последовавшая за своим возлюбленным в подземный дворец и умершая вскоре после рождения сына.

- У нашего народа нет будущего в этом мире, - однажды с горечью сказал Лаэг. - И потому нет детей. С тех пор, как умерла моя мать, во дворце не родился ни один младенец. Мы принадлежим прошлому, и в конце концов нам придется уйти или стать такими же, как вы, постепенно утратив наши древние знания...

Мальчик опустил глаза, пораженный болью, которая прозвучала в словах его нового друга. Как ему помочь? Лаэг лежал, напряжённо глядя в огонь и покусывая сорванную травинку. Наконец, словно стряхнув с себя оцепенение, он рывком сел, от души, с хрустом потянулся и облегчённо рассмеялся.

- Но, в конце концов, мне грех жалеть – ведь я еще так мало знаю. И я все-таки наполовину человек. Вот только выбирать, боюсь, будет очень и очень трудно...

- Но почему нужно выбирать? - почти выкрикнул мальчик. - Почему так несправедливо устроен мир? Как же ты - ведь у тебя даже нет ровесников... нет друзей...

Лаэг бросил в огонь смолистую корягу. Искры взметнулись в небо, смешиваясь там, в бездонной вышине, со звёздами.

- Как это нет? А ты?

Наверное, это было правдой. Ему, по крайней мере, с Лаэгом было куда лучше и интереснее, чем с любым из деревенских приятелей, с ним можно было говорить о чём угодно, не боясь, что тебя поднимут на смех, и так же, как деревенские мальчишки, Лаэг, когда ему позволяла служба во дворце, готов был часами плескаться в озере, рискуя свернуть шею, лазить по скалам, рубиться на деревянных мечах и бегать взапуски по песчаной полосе у берега. Но, несмотря на бесшабашный нрав его нового друга, рядом с ним мальчик иногда ощущал странную неловкость, как бывает, когда общаешься пусть даже с очень хорошими взрослыми. Он не был тщеславен и то, что Лаэг во всех отношениях старше, сильнее и мудрее его, принимал как должное, но всё-таки порой тот казался ему чем-то вроде подростка, который за неимением сверстников или от нечего делать возится с малышами. А может быть, Лаэг, как и он сам, выросший сиротой, мечтал о маленьком брате или сестричке? Сам он никогда бы не решился сказать Лаэгу о том, как хотелось бы ему иметь такого старшего брата, если бы не одно событие, которое произошло весной следующего года.

В тот день они забрели высоко в горы, долго искали отбившуюся от стада овцу и, с большим трудом и опасностями вытащив её из узкой расщелины, куда она, целая и невредимая, попала неизвестно каким путем, сели отдохнуть на берегу небольшого горного озера, опустив ноги в холодную воду. Озеро лежало в широкой седловине между двумя вершинами, именуемыми в народе Два Брата, и питалось ручьями, стекавшими со склонов. В горах цвели крокусы, и ветер приносил издалека солоноватый запах моря, которое туманной дымкой угадывалось за дальними горами. Мальчик дотянулся ногой до плавающего на поверхности птичьего пера, подогнал к берегу, взял в руки.

- Чаячье, - сказал Лаэг, выводя большим пальцем на поверхности воды замысловатые кренделя. - Оказывается, сюда залетают...

- А ты у моря был? - спросил мальчик. Лаэг рассеянно кивнул, глядя в синеватую дымку на горизонте. Поболтал в воде ногами и вдруг спросил:

- Знаешь, почему эта гора называется Два Брата?

 - Конечно, знаю. Потому что две вершины. Как близнецы - видишь?

 Но Лаэг отрицательно покачал головой.

- Не поэтому. То есть, поэтому тоже, но это потом так стали думать. Их назвали в честь того союза, который заключили наш король и король людей, который правил в то время. У этого озера они поклялись быть друг другу братьями и смешали свою кровь в знак вечной дружбы и верности.

- Как... смешали? - спросил мальчик, у которого отчего-то сильно забилось сердце.

- Ну... они порезали себе руки до крови, - Лаэг провёл ребром ладони чуть выше запястья. - И затем соединили их, чтобы кровь смешалась. - Он скрестил руки, прижав предплечья одно к другому. - Это древний обычай, его сейчас почти забыли... Ты разве не слышал?

- Я не знал, - прошептал мальчик. Воображение моментально нарисовало ему картинку: два статных воина, блистая латами, спускаются друг навстречу другу с вершин Двух Братьев. Сходятся в седловине, блестит вынутая из ножен сталь, и тяжёлые капли крови начинают падать в озеро, смешиваясь на переплетённых руках...

- В то время пираты с севера часто устраивали набеги на побережье, - вплёлся в его грезы голос Лаэга. - И однажды их пришло слишком много - несколько десятков кораблей. И тогда молодой король, чьё войско было ещё слишком слабым, призвал на помощь эльфов. Мой отец тоже участвовал в этой битве. И после, когда пираты были разгромлены, два короля поднялись на гору и совершили тот обряд, о котором я говорил. Это была последняя битва, в которой эльфы сражались вместе с людьми...

- Но почему же люди об этом не помнят? - поразился мальчик. О набегах северных пиратов он не раз слышал от старших, но ни в одном из этих рассказов ни разу не упоминалось ни об участии в этих битвах эльфов, ни об обряде, совершённом королями.

- Люди о многом не помнят, - спокойно произнёс Лаэг. - Да и правильно - отец говорит, иначе вам было бы слишком трудно жить... Пойдём, солнце скоро сядет... - Он гибким движением поднялся и подобрал с травы свои мягкие кожаные башмаки. Но мальчик окликнул его.

- Лаэг...

 Лаэг поднял голову. Мальчик почувствовал, как сердце стукнуло и забилось так, словно хотело выскочить из груди. Он до последнего момента не ожидал, что это скажет, но знал, что решение созрело в нём ещё тогда, когда Лаэг впервые сказал ему о клятве двух королей. Не поднимая глаз, пробормотал:

- Как ты думаешь, мы тоже можем так?

- Как? - Лаэг удивлённо поднял брови.

- Ну... чтобы быть как братья...

Лаэг быстро опустил глаза. Уронил башмаки обратно в траву. Мальчик ждал, чувствуя, как к коленям подползает тянущая слабость. Вот сейчас Лаэг рассмеётся и скажет, что нельзя полагаться на дружбу людей, у которых такая короткая память. Или просто развернётся и уйдёт.

Но Лаэг не ушёл. Вскинул внезапно просветлевшие глаза и тихо спросил:

- Ты... действительно этого хочешь?

Мальчик ответил не сразу: внезапно пересохло в горле. Он нагнулся к озеру, зачерпнул и выпил воды. И ответил с неожиданной твёрдостью:

- Да, хочу.

- Тогда давай, - сказал Лаэг. Выпрямился, поддёрнул рукав и потянул из ножен тонкий серебряный кинжал. И пальцы мальчика сомкнулись на рукоятке отцовского ножа.

 

Глава 5. КОРОЛЕВСКАЯ ОХОТА.

 

Лето выдалось неожиданно раннее, и к началу июня луга, недавно скошенные, вновь начали покрываться сочной травой. В горах весело пламенели солнечные огоньки дрока, а в лесах, окружавших долину, без умолку куковала кукушка.

Тёплый ветер, прилетая с моря, ласково ерошил волосы на голове мальчика, играл с густыми прядями на спине Гвена, который за год превратился в великолепного белоснежного пса с могучей грудью, поджарым, как у борзой, животом и изящно вытянутой мордой с человечески умными глазами, в которых сквозила беспечная собачья хитринка. Пастухи из соседних селений с завистью поглядывали на него и не раз при встрече с мальчиком заводили разговор о будущих щенках, на что тот лишь пожимал плечами. Другие собаки интересовали Гвена пока лишь как товарищи для игр, с которыми можно было сломя голову носиться по траве и, рыча от притворной ярости, трепать друг друга за загривки. Но службу свою он нес безупречно и, когда нужно было сторожить стадо или подгонять отставших овец, для Гвена не существовало ни игр, ни приятелей. И когда мальчик, пригнав овец на пастбище, сбрасывал рубашку и, вытянувшись где-нибудь на камне, подставлял солнцу и без того бронзовые от загара плечи и спину, Гвен устраивался рядом и, казалось, дремал, но уши на его голове беспокойно шевелились, а приоткрытый глаз время от времени зорко поглядывал на пасущихся овец.

Рыжие волосы мальчика, подстриженные зимой и вновь отросшие к лету, выцвели и приобрели золотисто-соломенный оттенок, нос облупился, а веснушки, высыпавшие было в начале лета, почти скрылись под загаром. Лишь светлел с каждым днем, заживая, свежий шрам на левом запястье: тогда, весной, он от страха и решимости полоснул слишком сильно, так что Лаэгу пришлось, чтобы остановить кровь, шептать над раной непонятные слова и накладывать повязку с незнакомой душистой травой, что росла в седловине.

Сам Лаэг, не поморщившись, сделал небольшой надрез, и на следующий день, встретив друга, мальчик украдкой взглянул на его руку: остался ли след или исчез, как исчезали наутро все ссадины, синяки и царапины, на которые щедра была привольная летняя жизнь с лазаньем по скалам и деревьям, схватками на деревянных мечах и поисками овец по опасным местам. Но ранка осталась на месте, лишь затянулась и даже слегка припухла. И зажила постепенно, оставив после себя тонкий белый шрамик. Сначала мальчик думал, что Лаэг нарочно оберегает памятную ему отметину от воды исцеляющего источника, но когда исчезла без следа багровая полоса, наискось пересекающая шрам (накануне Лаэг сильно разодрал руку, ломая сучья для костра), а сам рубец остался на месте, он не выдержал и, осторожно коснувшись пальцем руки друга, спросил:

- Лаэг, а почему у тебя это не проходит? У вас же источник...

- А что источник? - серьёзно сказал Лаэг. - Это ведь не то, что простая царапина. Мы же обряд совершили. Тут хоть какие снадобья применяй...

- Лаэг, это что же... - шёпотом произнёс мальчик, и сердце у него заколотилось так же, как тогда, у озера. - Значит... мы правда... Значит, это всё по правде?..

- А ты как думал? - усмехнулся Лаэг. - Эх ты... братишка!

Сейчас Лаэга не было рядом, он сопровождал короля и королеву в одно из приморских поселений эльфов, куда они отправились, чтобы проститься с сестрой королевы, навсегда уплывающей за Море.

- Так нужно, - сказал он пастушку, словно извиняясь. - Я ведь паж и служу госпоже. Не грусти, братишка, я-то ведь никуда не уплыву. Скоро вернусь и привезу тебе раковину, в которой шумит Море!..

Мальчик не грустил. То есть, нельзя сказать, что он совсем не скучал по Лаэгу, но в его ожидании не было ни тревоги, ни той тоскливой безысходности, которую чувствует человек, простившись навсегда. Он ждал, как ждут друзей, в возвращении которых уверены. И потом, стояло беззаботное лето, отощавшие за зиму овцы жадно щипали сочную траву, а Гвен, разгуливая вдоль стада, снисходительно поглядывал на резвящихся ягнят, не позволяя им, однако, убегать слишком далеко. Ягнята подрастали, за ними был нужен глаз да глаз, так что скучать, по правде говоря, было и некогда.

А на лесных полянах уже созревала первая земляника, и иногда мальчик, оставив стадо под присмотром Гвена, всё-таки улучал минутку, чтобы сбегать в ближайшую рощицу. Ползая в траве, он собирал в ладошку первые краснеющие капельки ягод, которыми по-братски делился с Гвеном: пёс тоже любил землянику. Но в тот день земляники оказалось так много, что, набрав полную горсть, он незаметно начал собирать в шапку и спохватился только, когда солнце, поднявшись над верхушками деревьев, стало припекать непокрытую макушку. И, возвращаясь с добычей к стаду, мальчик ещё издали заметил фигурку в охотничьем костюме, присевшую на корточки возле Гвена и бесстрашно гладящую его по роскошной гриве.

Сначала он обрадовался, решив, что вернулся Лаэг. Но Лаэг был выше ростом и не ездил на рыжем пони, а пони - крепкий, мохнатенький, белоногий, - стоял рядом и, отгоняя мух, хлопал себя по бокам длинным, перевитым ленточками хвостом. И ещё у Лаэга не было длинных золотистых волос, пушистым облачком выбивающихся из-под зелёной охотничьей шапочки с пёрышком совы.

Гвен вскочил, увидев хозяина, и незнакомец обернулся, резко поднявшись на ноги. Это была девочка его лет, и девочка красивая, с большими серыми глазами, опушёнными густыми ресницами. На миг в этих глазах промелькнул испуг, но, увидев, что перед ней всего-навсего мальчишка-ровесник, девочка вскинула голову, и на лице её появилось, судя по всему, привычное гордое и надменное выражение.

- Я королевская дочь, - сказала она. - Мы здесь на охоте. Это твой пёс?

Мальчик поклонился, чувствуя лёгкое разочарование. Юная принцесса настолько же не соответствовала его представлению об особах королевской крови, насколько превосходили этот образ король и королева эльфов. Просто разодетая в бархат маленькая воображала, пытающаяся за заносчивым поведением скрыть смущение и растерянность, как это делают все на свете девчонки. Но всё же это была принцесса, и, поклонившись на всякий случай ещё раз, он пробормотал слова приветствия. Принцесса милостиво улыбнулась и снова протянула руку к Гвену. Пёс вежливо ткнулся носом в её маленькую, обтянутую тонкой перчаткой ладонь. Она засмеялась, и на миг с неё слетела маска коронованной особы.

- Какой красивый, - сказала она. - Где ты его взял?

- Я... мне его подарили... - нехотя ответил мальчик. - Один благородный господин…

- Такого пса... тебе... благородный господин?! - изумилась принцесса, оглядев мальчика с головы до ног. - Ты не обманываешь?

Мальчик хмуро помотал головой. Он не собирался рассказывать о короле эльфов, а врать, а тем более, оправдываться, было неприятно. Чтобы замять разговор, он протянул принцессе шапку с земляникой. Та кинула в рот несколько ягод, и глаза её просияли.

- Я люблю землянику, - сказала она. - Особенно со сливками. Только я никогда не видела, как она растёт. Ты мне покажешь?

- Да хоть сейчас, - с готовностью согласился пастушок. - Её тут прорва... то есть, хоть завались.

- Прорва? - повторила принцесса и внезапно громко фыркнула. В глазах её заблестели озорные искорки.

- Я хотел сказать, очень много, - смущённо объяснил мальчик. Всё ещё смеясь, принцесса набила рот земляникой, поперхнулась и, откашлявшись, снова закатилась смехом. Глядя на неё, расхохотался и мальчик.

- Вот рассердился бы сэр Мэтью, если бы услышал подобные словечки! - воскликнула она, отсмеявшись. - Представляю себе его малиновую физиономию... - И она бросила в рот ещё горсточку ягод.

- Кто это - сэр Мэтью? - спросил пастушок.

- Мой воспитатель, - объяснила она, наморщив носик. - Он сейчас там, с папой и охотниками. Загоняют оленя. Я от них сбежала...

- А... не попадет? - сочувственно спросил мальчик, почувствовав к ней невольную симпатию.

- А! - отмахнулась принцесса. - Терпеть не могу охоту. Почему-то считается, что благородная леди должна уметь охотиться. А мне противно. Хотя я и стреляю хорошо, и верхом... Ой! - вскрикнула она вдруг, глядя поверх его плеча, и весёлые огоньки в её глазах вмиг погасли. - Это за мной.

Мальчик обернулся. Гвен застыл, принюхиваясь, и шерсть на его загривке поднялась дыбом. В тот же миг на гребень холма вылетели несколько всадников и устремились прямо к ним. Впереди на породистом гнедом коне скакал высокий мужчина в роскошном охотничьем костюме из алого бархата. Светлые волосы, такие же, как у принцессы, отлетали назад, открывая лоб с капельками пота и горящие весёлым азартом серые глаза. Он осадил коня совсем рядом и, с радостным возгласом подхватив принцессу под мышки, посадил перед собой в седло.

- Может быть, ваше высочество, вы объясните... - недовольно начал краснолицый толстяк, подоспевший следом за первым всадником.

- Подождите, сэр Мэтью, - нетерпеливо оборвал его тот и обнял за плечи принцессу. - Удача, дочка! Сейчас мы поедем обедать в замок к лэрду Мак-Дауэллу, ты, должно быть, проголодалась. - Тут его взгляд упал на стоящего в оцепенении пастушка.

- Этот мальчик пасёт здесь овец, - объяснила принцесса. Пастушок низко поклонился, король благосклонно улыбнулся и слегка кивнул головой. - Он угощал меня земляникой!

- Земляникой? - Король, порывшись в кошеле, висевшем у пояса, достал оттуда золотую монету. - Лови, это тебе! - крикнул он, бросая мальчику золотой.

- Благодарю вас, ваше величество, - произнес тот, кланяясь и подбирая монету. Он не видел ничего зазорного в том, чтобы взять деньги, но ощутил внезапно странную неловкость и грусть, словно оборвалась тонкая ниточка сочувствия и понимания, на миг связавшая его с маленькой принцессой.

- На колени перед его величеством, ты, невежа! - зашипел на него толстяк. Мальчик нерешительно взглянул на принцессу и покорно опустился на одно колено, но король не обратил на это ни малейшего внимания. Он удивлённо смотрел на Гвена, который обнюхивался с королевскими борзыми.

- А это что такое? Боже, какая красота!

Соскочив с коня, король уверенным жестом человека, привыкшего обращаться с собаками, протянул руку к Гвену, позволив ему обнюхать свою ладонь, погладил по загривку. Присел на корточки, обхватил руками морду Гвена, заглянул в глаза, в зубы. Пёс тихонько зарычал, обнажив белоснежные клыки. Король успокаивающе потрепал его по шее.

- Ну, не буду, не буду. Откуда у тебя такое сокровище? - изумлённо повернулся он к пастушку.

Мальчик раскрыл рот, чтобы ответить, но его опередила принцесса.

- Он сказал, что ему подарили, - сказала она. - Мне кажется, этот мальчик не лжёт. Папа, купи мне этого пса!

В первый момент мальчик не нашёлся, что сказать. Вскинул глаза на принцессу: может, шутит? Принцесса выжидающе смотрела на отца.

- Что же, неплохая мысль, - весело отозвался король. - Сколько ты хочешь за этого пса, приятель? - обратился он к пастушку. - Не стесняйся, назови свою цену!

- Этот пёс не продаётся, ваше величество, - тихо произнес мальчик. Придворные позади короля переглянулись и изумлённо уставились на него. Толстяк побагровел и закашлялся. Принцесса издала обиженный возглас.

- Хочешь пять золотых? А десять? - Король отвязал от пояса кошелёк и покачал им перед лицом мальчика. - Ты сможешь купить себе отличного волкодава и в придачу - коня... или корову.

- Мне не нужна корова, - Гвен тесно прижался к бедру хозяина, и мальчик обнял его за шею.

- Да он совсем дурачок, ваше величество! - насмешливо выкрикнул один из королевской свиты. - Видите, он даже не понимает, о чем вы ему говорите. Они здесь все слабоумные...

- Подожди, Кевин, - оборвал его король. - Но почему? - вновь обратился он к пастушку, - Смотри, я даю тебе десять золотых. Ведь ты же не богач, чтобы отказываться от таких денег. Я же вижу, ты вряд ли держал в руках даже серебряный шиллинг...

- Ваше величество, да что вы его уговариваете? - на этот раз вмешался толстяк. - У этого оборванца наверняка есть родители, пошлите к ним, они быстро решат, что к чему. И ещё всыплют своему недоумку за его упрямство.

Мальчик поднял глаза на толстяка. И тихо ответил:

- У меня нет родителей. И ещё я обещал, что не расстанусь с Гвеном... Я дал клятву.

Толстяк пренебрежительно фыркнул и раскрыл рот, чтобы разразиться новым потоком возмущения, но король остановил его властным жестом.

- Но ведь тот человек не мог предполагать, что так всё обернется, - терпеливо заговорил он. - Я уверен, что если бы он знал, что я, твой король, захочу купить этого пса, он счёл бы это за честь. А если он разводит таких собак, то, может быть, сам продаст мне парочку? Скажи мне, где он живёт, и мы расстанемся друзьями...

На миг мальчика осенила мстительная мысль: рассказать королю и его свите о Зачарованных Скалах, и пусть попробуют разыскать там короля эльфов! Но он тут же отмёл её, поняв, что ему все равно не поверят. И сказал угрюмо:

- Я не знаю. Он, кажется, не здешний. Проезжал тут…

- Тем более, он даже не узнает, - настойчиво продолжал король. - А если узнает, то будет польщён, я уверен. И потом... скажи на милость, зачем тебе этот пёс? Я же вижу, это не пастушья собака. Ему здесь не место. Ведь не станешь же ты, в самом деле, чистить свинарник в шёлковой рубашке. Я даже не знаю, чем ты его кормишь. Ты просто загубишь породистую собаку, и всё из-за своего глупого упрямства!

На лице мальчика отразилось сомнение. Невольно он вспомнил о яствах, что подавались на пиру у короля эльфов, и сравнил их со своей немудрящей пищей. Хлеб, молоко, овсяная или ячменная каша, иногда рыба, выловленная им же в речке, баранья похлебка, которую варила по праздникам жена кузнеца, - всё это было просто и добротно, но... подходит ли это для эльфийской собаки? И потом... Мальчик попытался отогнать мысль, которая не раз мучила его: сумеет ли лёгкий и изящный пёс выстоять против волка? Гвен был силён и ловок, и двигался быстрее могучих волкодавов, которых не раз побеждал в щенячьих играх, но всё же... Может быть, и правда ему будет лучше с королём и принцессой?..

Пастушок опустил глаза и встретил полный упрёка взгляд Гвена. Белый пёс ткнулся лбом в ладонь хозяина, и мальчик, словно наяву, услышал мысленный вопрос: "А ты меня спросил?"

"Я только хотел... Гвен, может быть, тебе так лучше?"

"Я ведь не вещь, я сам выбрал свою судьбу... Если бы мне было так лучше, я остался бы во дворце короля эльфов..."

"Гвен..."

"Я думал, я тебе друг..."

"Прости меня, Гвен!"

"Ладно..."

Мальчик поднял голову. И сказал:

- Нет. Ему и здесь хорошо.

- Да что вы с ним возитесь, ваше величество? - крикнул толстяк. - Этот сопляк просто издевается над вами. Прикажите слугам забрать у него пса, и дело с концом. Я не удивлюсь, если он его где-то украл...

Шерсть на загривке Гвена поднялась дыбом, он выступил вперёд и зарычал. Лошадь толстяка попятилась, едва не сбросив хозяина.

- Я правитель, а не разбойник, - сухо сказал король. - Запомните это, сэр Мэтью. Поехали.

- Тогда пусть послушает меня! - принцесса соскользнула с коня и подскочила к нему. В её глазах задрожали гневные слезинки. - Ты... ты... я думала... ты был таким добрым... Ты говоришь, что дал слово, но я твоя будущая королева, и ты должен делать всё, что я прикажу! И твой пёс... Вот увидишь, он сам пойдёт со мной. Я позову его...

Её лицо раскраснелось, глаза припухли, черты исказились. Мальчик смотрел на неё со странной смесью жалости и досады: эта зарёванная маленькая злючка, капризно топающая ногой, никак не была похожа на будущую королеву. Он снова встретился глазами с Гвеном. Отступил на шаг и сказал негромко:

- Ладно. Зовите.

- Гвен... - принцесса протянула руку к белому псу и шмыгнула носом. В её голосе послышались заискивающие нотки. - Гвен, пойдём со мной...

Белый пёс отвернулся от неё и улёгся у ног хозяина. Кто-то из спутников короля протянул принцессе полоску вяленого мяса. Пёс даже не взглянул на угощение, не повернул головы и тогда, когда принцесса поднесла мясо к самому его носу. Вне себя от обиды и ярости, принцесса отшвырнула приманку и разрыдалась.

- Ты видишь, что ты сделал? - тихо спросил король, заглянув в глаза мальчика. Тот выдержал его взгляд. Сказал хмуро:

- Вы же сами видите. Он не хочет.

В королевских глазах плеснулся гнев. Он качнулся вперед, и мальчик инстинктивно зажмурился, ожидая удара. Но король тут же овладел собой.

- Я даю тебе несколько дней! - крикнул он, вскакивая в седло. - Подумай хорошенько! Пятнадцать монет и сторожевой щенок от собаки, которую я привёз из Ирландии. И это за пса, красная цена которому золотой! Подумай как следует. Ради моей дочери...

Мальчик молчал. Всадники рванули с места, и он в последний раз увидел полные обиды и злости, припухшие глаза принцессы, проезжающей мимо на своём рыжем пони. Поймав его взгляд, она оскорблённо вскинула голову и хлестнула пони, её серые глаза сузились и потемнели. Он отвернулся, чувствуя безмерную усталость. Державшее его напряжение наконец отпустило, и когда всадники скрылись за вершиной холма, мальчик бессильно опустился на траву. Над ухом он ощутил горячее щекочущее дыхание.

- Пёсик ты мой... - всхлипнул он, обхватив руками шею Гвена, и зарылся лицом в густую шерсть. Влажным языком пёс лизал ему щеку, и мальчик вспомнил наконец о разбредшихся овцах.

- Пойдём, мой хороший, - всё еще всхлипывая, произнёс он и вытер слёзы ладонью. - Пойдём, соберём их. Иначе они уйдут в лес, и нам придется искать их до вечера...

 

Глава 6. У ЗАКРЫТЫХ ВОРОТ.

 

Следующие три дня его не отпускала тревога. Напрасно он старался уверить себя, что у короля достаточно других дел, чтобы помнить о каком-то пастухе из горного селения и его собаке. Что капризная девчонка, наверное, уже забыла про Гвена, найдя себе другое развлечение. Что и весь предыдущий торг был затеян королём лишь на потеху веселой охотничьей компании. Ведь не собирается же он, в самом деле, выкладывать столько золотых за пса, который для него, как ни крути, всё-таки просто пёс, пусть и в сто раз лучше любой из его великолепных борзых! Мальчик попытался представить себе всю эту невероятную кучу денег и не смог. Наверное, на них можно купить целый замок, такой, как у лэрда Мак-Дауэлла, или даже больше... Нет, Гвена он не променял бы и на тысячу таких замков, доверху набитых золотом и драгоценными камнями, на все сокровища, сколько их есть на свете! Гвен - его друг, почти такой же, как Лаэг, а Лаэга - мальчик это твёрдо знал, - он не предал бы ни ради денег, ни ради спасения собственной жизни.

Лаэг! Вот кто поддержал бы его теперь, помог бы развеять ненужные страхи, а в случае чего выстоял бы вместе с ним против любой напасти. Но Лаэг был далеко, и мальчик впервые за долгое время чувствовал себя маленьким и беззащитным. Несколько раз он с трудом удерживался от того, чтобы броситься со всех ног во дворец короля эльфов и умолять его обитателей о помощи и защите. Он был согласен даже, чтобы Гвен навсегда остался в Зачарованных Скалах, но пёс, едва мальчик пытался заговорить об этом, лишь ластился к хозяину, и в золотистых глазах его мелькала ласковая укоризна: разве ты не понимаешь, что я с тобой, что бы ни случилось? И потом - мальчик это хорошо понимал, - всю жизнь ведь не проживёшь под защитой у эльфов...

Впервые горы перестали быть для него безопасным местом: теперь, перегоняя овец, он старался поскорее миновать открытые места, прятался в скалах и глубоких лощинах, где его не могли заметить с проезжих троп. Купание в озере, возня с ягнятами, земляника, пятнистая форель на речных перекатах, - все яркие краски лета померкли, утратили свою чистоту и первозданность, и всё чаще сквозь тревожные предчувствия и страх в душе мальчика поднимался гнев: в чём провинились они с Гвеном, что должны прятаться и озираться, как воры? И потому, когда на дорогу перед ним вдруг вывернулись два всадника с королевскими значками на запылённых плащах, он испытал даже что-то вроде облегчения: пусть уж скорее кончится неприятный разговор. Сердце ёкнуло и тревожно заныло, однако тут же шевельнулась слабенькая надежда: может быть, всадники просто сбились с пути и спросят у него дорогу к замку Мак-Дауэлла? Но он ошибся.

- О! Вот он где! - весело воскликнул один из всадников, повернувшись к товарищу. - А мы тебя, голубчик, с утра ищем! Ну как, кобеля своего продавать надумал?

Мальчик отступил на шаг. Положил руку на лохматый загривок Гвена и ответил:

- Нет. Не надумал.

Королевский гонец басовито расхохотался, снова переглянувшись с приятелем. Оба явно были в наилучшем настроении, от них пахло вином и, хотя плащи их были покрыты пылью, кони выглядели отдохнувшими, и мальчик был готов поклясться, что последние несколько часов они недурно провели в трактире на постоялом дворе.

- Ну ты шутник! На! - крикнул первый, бросая к ногам мальчика позолоченный ошейник с цепочкой и кожаный намордник. - Надень на него сам, а то ещё цапнет. А это тебе, - он вытащил из седельной сумки тяжело звенящий кошель. - Волкодава получишь позже, сука только ощенилась...

Мальчик молчал, тупо глядя на валяющийся в траве намордник с блестящими бронзовыми заклепками и чувствуя, как шерсть на загривке Гвена поднялась дыбом.

- Ты что, от счастья язык проглотил, что ли? - рассмеялся всадник. - Не бойся, король слово держит. Давай надевай да прощайся со своим красавцем. И где только откопал такого...

- Да пошевеливайся, нам некогда! - прикрикнул другой. Он был уже в плечах, с острым небритым подбородком и выпирающим кадыком, с почти бесцветными светло-серыми глазами. - У меня нет ни малейшего желания ночевать в этой дыре!

Пастушок крепче прижал к себе лохматую шею Гвена. Оба всадника смеялись и, кажется, были настроены дружелюбно, но от них веяло такой силой природного, нерассуждающего разрушения, что каким-то образом мальчик знал: от этих двоих можно ожидать всего. Они не будут играть с ним в благородство, как король, они могут ударить, скрутить, силой отобрать Гвена... Мальчик встряхнул головой, отгоняя дурные мысли, и произнес немного осипшим голосом:

- Я ведь говорил... Я не могу отдать.

Королевские посланники слегка опешили.

- Да ты что, парень? - произнёс первый, чуть подав своего коня назад. - Ты в своём уме? Тебе сам король честь оказывает... Смотри, сколько денег! - потряс он кошелём.

- Да он, похоже, и правда дурачок, Коэль, - пренебрежительно сказал тощий, наклонившись к приятелю. - Он, наверное, и золота-то сроду не видел. Говорил я тебе...

- Ладно, заткнись, - оборвал его товарищ. - Ну так что, приятель, - обратился он к пастушку. - Давай, забирай деньги и делай, что тебе говорят!

С тяжёлым звоном кошель упал рядом с намордником, и мальчик невольно отодвинулся от него, словно кошель был ядовитым насекомым, которое могло укусить. Пёс вздрогнул и тихонько зарычал.

- Я всё равно не отдам, заберите, - глухо произнес пастушок.

- Ну что ж... - Коэль соскочил с коня и решительно двинулся к мальчику. Протянул руку к наморднику и едва успел отдернуть её: зубы Гвена щёлкнули меньше, чем в полудюйме от незащищённого рукавицей запястья.

- Пусть он возьмёт, Гвен, - сказал мальчик, сглатывая подступившие слёзы. - Пусть возьмёт и уезжает.

Гвен, не двигаясь, наблюдал, как Коэль с ругательствами подобрал с земли поводок с намордником, как его рука помедлила над кошельком и оставила его лежать в траве.

- Вильям, давай! - крикнул он, повернувшись к товарищу. Тот бросил Гвену кусок мяса, предварительно побрызгав чем-то из флакончика. Пёс не шелохнулся и лишь негромко зарычал, когда Коэль, подобрав приманку, поднёс её к самому его носу.

- Сетку давай! - с досадой крикнул он тощему Вильяму. Одеревеневший мальчик не мог двинуться. Происходящее казалось ему каким-то дурным сном, от которого он никак не мог ни пробудиться, ни поверить в него до конца. На миг у него возникла мысль - броситься бежать, но он тут же понял, что это бесполезно. В лесу или в скалах они с Гвеном легко могли бы уйти от двух всадников, а здесь, на ровном месте, вмиг настигнут, собьют, схватят... Впрочем, Гвена, может быть, и не догнали бы, но он ведь не бросит хозяина одного...

Вильям вытащил из сумки и размотал широкую сеть, сплетённую из прочных нитей и, держа её перед собой, приблизился к Гвену. Мальчик почувствовал, как напряглись под шкурой упругие мышцы, как подобрался пёс, словно готовясь к прыжку.

- Дай сюда! - Коэль решительно забрал сетку у Вильяма. - Займись недоноском, чтобы не мешал. А ну отойди от пса! - приказал он мальчику.

- Что... что вы собираетесь делать? - прошептал пастушок, опускаясь на корточки и заслоняя собой Гвена.

- Добром не хочешь, придётся по-другому, - хладнокровно ответил Коэль. - Отойди, я сказал! - крикнул он и протянул руку к мальчику. Раздался хриплый рык, и белый пёс, вырвавшись из рук хозяина, бросился на королевского гонца. Коэль отпрянул, в его руке взлетел и опустился хлыст. Пёс взвизгнул, но не остановился в прыжке, вцепившись Коэлю в левую руку, прикрывавшую горло. Коэль громко вскрикнул и выругался, но не выпустил сетку и, отскочив назад, ловко пнул Гвена тяжёлым сапогом в пах. Мальчик закричал, бросаясь на помощь псу, но в тот же миг цепкие руки Вильяма скрутили его, притиснув к латным пластинам панциря, облегавшего грудь солдата.

- Гвен, беги! - кричал он, исступлённо извиваясь в руках Вильяма, и злые слёзы ярости и отчаяния ручьями струились по его лицу. - Беги, они меня не тронут! Не бейте его, пустите, не надо!! Не трогай, гад! Пусти!!!

Услышав крик хозяина, пёс на мгновение оторвался от схватки с Коэлем, и тот, изловчившись, набросил на него сеть. Запутавшись, пёс с рычанием покатился по земле, и тут же Коэль навалился на него всем телом.

- Помогай, чего стоишь! - крикнул он, пытаясь придавить к земле отчаянно бьющиеся лапы и уворачиваясь от острых зубов, для которых сетка не была преградой. Отшвырнув в сторону пастушка, Вильям бросился к нему, но мальчик, вскочив на ноги, обеими руками вцепился в его плащ:

- Отпустите его!

- Ах ты!.. - развернувшись, тощий гонец носком сапога ударил мальчика под рёбра. С задушенным стоном тот скорчился на земле, не в силах ни разогнуться, ни вздохнуть. Беззвучно плача, мальчик хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на сушу, и слышал рядом с собой яростное рычание, визг, брань, тяжёлое дыхание и глухие удары по телу, но так и не смог поднять головы.

Когда он сумел наконец подняться на ноги, оба воина уже взвалили на седло завёрнутый в сетку бьющийся тюк, и Коэль, вскочив на лошадь, торопливо заматывал платком окровавленное запястье. Вильям воровато подскочил к валяющемуся в траве кошельку с деньгами, сунул его за пазуху, но мальчику было всё равно. Бросившись к лошади Коэля, он что есть силы вцепился в луку седла, к которой был привязан замотанный в прочную сетку пёс:

- Не надо! Отпустите!!!

Досадливо поморщившись, Коэль занёс хлыст, и ладони мальчика обожгло словно струёй крутого кипятка. Он отчаянно вскрикнул, но луки не выпустил. В тот же миг конь резко прянул с места, мальчика швырнуло назад и вбок, снова взметнулся хлыст, и от второго обжигающего удара пальцы непроизвольно разжались, и пастушок покатился по траве, плача от боли и бессильной ярости. Мимо пронеслись копыта лошади Вильяма, и вскоре топот их затих в сплошном облаке пыли, поглотившем горизонт. 

 *     *    *     

 Он вернулся домой решительный и собранный, с сухими глазами: слёз не осталось. В деревне уже знали о визите королевских посланников, а увидев бледное, с припухшими глазами, лицо мальчика и длинные кровоподтёки на кистях его рук, догадались и обо всём остальном. Его не отговаривали и не пытались удержать - поняли, что бесполезно. Только запричитала, всплеснув руками, жена кузнеца, но тут же осеклась под суровым взглядом мужа. Тогда она побежала в дом, принесла несколько ячменных лепёшек и кусок копчёной баранины в узелке и молча протянула их пастушку. Её сынишка Динни, смуглый крепыш лет пяти, подбежав к мальчику, обхватил его обеими руками.

- Ты поскорее возвращайся, ладно? - попросил он, заглядывая ему в глаза чёрными, как ягоды бузины, глазами. Мальчик молча кивнул, легонько сдавив пальцами острый локоток, торчащий из продранного рукава рубашки.

Он шёл почти всю ночь, по дороге, освещённой лишь звёздами, и ночь хранила его: за всё время ему не встретился ни зверь, ни лихой человек. И лишь когда на горизонте забрезжил ранний рассвет, он, окончательно обессилев, заснул, свалившись в вереск почти у самой дороги и завернувшись в плащ. Проснувшись, обнаружил рядом ручеёк, напился, ополоснул лицо, съел кусок лепёшки. И снова шёл, шёл, пока подошвы ног не стали гореть, словно в башмаки насыпали раскалённого песку, а все мышцы налились усталостью, будто свинцом. Но тут счастье улыбнулось ему: уже на закате мальчика нагнала повозка с двумя молчаливыми крестьянами, которые везли в столицу на базар шерсть и пледы, и возница, ни слова не говоря, остановил коня и указал пастушку место среди мешков и тюков. Следующую ночь он провёл, свернувшись калачиком на лавке в углу дымного трактира на постоялом дворе. Один из крестьян попытался предложить ему большой ломоть хлеба с сыром, но он лишь молча помотал головой и тут же провалился в сон, чёрный и бездонный, без сновидений.

Видимо, судьба действительно была к нему благосклонна: случайные попутчики не донимали его расспросами и лишь изредка перебрасывались между собой односложными фразами. Так, в молчании, прошёл третий день пути, и когда в вечерних сумерках перед ними замаячили вдалеке зубчатые стены города, мальчик попросил остановить повозку и поблагодарил своих неожиданных благодетелей. У него было ещё несколько мелких монет и золотой, подаренный королем, но в ответ на робкую попытку расплатиться возница лишь грубовато засмеялся и взъерошил волосы мальчика широкой мозолистой пятернёй, чёрной от грязи и загара.

Сойдя с дороги, мальчик выкупался в речушке, протекающей неподалёку, и натянул одежду, подаренную эльфами. Он сильно вытянулся за этот год, и штаны с курткой оказались коротковаты, но в них, с серебряной застёжкой на плаще, он вполне мог сойти за пажа или слугу какого-нибудь мелкопоместного дворянина, посланного с поручением к королю. Теперь, когда цель была так близка, оцепенение, державшее мальчика несколько дней, прошло, и на смену ему пришли слабая надежда и страх. Он не знал, как проникнет к королю и как вызволит пса из неволи, но одно понимал твёрдо: без Гвена обратной дороги ему нет. Что с ним? Быть может, держат на цепи и бьют, чтобы заставить покориться? А может, он уже забыл прежнюю жизнь, признал хозяйкой принцессу и служит ей так же, как служил ему? Нет, эльфийский пёс не предаст его, он скорее умрёт, зачахнет от горя и тоски, так и не узнав, что друг пришел к нему на помощь...

Только бы пробиться к королю, а там он сумеет найти слова... Он упадёт в ноги, он снимет с себя последнюю рубашку, он слезами вымоет подножие королевского трона, он будет молить и унижаться, он исполнит всё, что велит ему король, лишь бы тот сжалился и отпустил Гвена на свободу. А если нет, он объявит королю войну не на жизнь, а на смерть, он уйдёт в лес к разбойникам и, когда король с принцессой снова поедут на охоту, возьмет их в плен. Он приведёт их в свою пещеру на склоне холма, и они упадут на колени и будут просить пощады, и предлагать несметные сокровища в обмен на свою жизнь, а он тогда скажет: "Не надо мне ни золота, ни драгоценных камней. Верните Гвена!.."

Да, но ведь Гвен может и не дожить до этого часа... И, ворочаясь на жёсткой земле под стенами города рядом с другими путниками, ожидающими утра у закрытых ворот, мальчик не мог сомкнуть глаз...

 

Глава 7. ВОРОТА ОТКРЫЛИСЬ.

 

Он вошёл в город на рассвете, когда сонный караульный, поднявшись на башню, оглядел сверху толпу странников, состоящую из крестьян, торговцев, нищих, нескольких бродячих монахов и рыцаря с оруженосцем, и, зевая, повернул ворот, на который наматывалась цепь, удерживающая подъёмный мост.

Как он и ожидал, долго искать дворец ему не пришлось: сразу за воротами простиралась базарная площадь, и, протолкавшись сквозь толпу торгующих и покупающих, мальчик упёрся в другие ворота, через которые, как объяснил ему какой-то торговец, на задний двор королевского замка доставлялась еда и прочие хозяйственные припасы. Ворота открылись, пропуская повозку, нагруженную корзинами и мешками, и, немного поколебавшись, мальчик двинулся следом, но стражник в кольчуге и шлеме преградил ему путь копьём.

- Чего тебе? - голос стражника был недружелюбным, но, в общем-то, беззлобным, и мальчик решил попытать счастья.

- Я слуга лэрда Мак-Дауэлла, тана Высоких Земель, и мне нужно видеть короля, - быстро проговорил он, стараясь держаться с достоинством, как и подобает посланнику благородного господина.

- Ты? - удивленно протянул стражник, с сомнением оглядывая его запылённые потрепанные башмаки и руки в цыпках, нервно теребящие край плаща. - А где доказательство того, что ты человек Мак-Дауэлла? Грамота или, может быть, знак с гербом... И почему через эти ворота?

- Я... я должен передать ему на словах, - солгал пастушок, пытаясь унять предательскую дрожь в голосе. - А знак... знак я, должно быть, выронил в толпе... Или у меня украли. Я никогда раньше не был в городе, и заблудился. Пустите меня, пожалуйста...

Стражник расхохотался.

- Одно из двух: или ты беззастенчиво врёшь, или твой господин здорово ошибся, приняв на службу такого растяпу. Но если ты что-то замыслил, мой тебе совет - убирайся отсюда подобру-поздорову, пока я не кликнул начальника стражи. Он живо дознается, что тебе нужно и кто тебя послал. Понятно?

- Понятно, - испуганно пробормотал мальчик. - Но я... не хочу ничего плохого. Пожалуйста, сэр, доложите обо мне королю, он меня знает, я вам точно говорю... Это очень важно, сэр...

На лице стражника отразилась сложная борьба чувств. Уж слишком это не похоже на благородного тана - отправлять к королю такого сопляка, и, к тому же, простолюдина. На пажа, по крайней мере, мальчишка явно не тянет, ни один юнец благородного происхождения не станет называть простого солдата "сэр"... В лучшем случае, мальчик на побегушках где-нибудь на кухне или в конюшне... И растяпа: кто потерял значок господина, тот напутает что-нибудь и в устном послании. Но, с другой стороны... вряд ли шпион или воришка стал бы так настойчиво ломиться в ворота, скорее, придумал бы обходной маневр... А вдруг он говорит правду? Дункан Мак-Дауэлл принадлежал к клану покойной королевы, а значит, был королевским родичем. Если король узнает, что он прогнал его посланника... Взять под стражу и допросить? Невелика птица, да и возиться неохота... Святая Дева, и почему всякая нелепица происходит именно в его стражу?!…

- Ладно, - сказал он наконец. - Ступай вдоль стены, выйдешь к главным воротам. Там, через площадь, главный собор, в нём сейчас служба по случаю праздника Троицы. Там и король, и принцесса, и все, кто тебе нужен. Подойди, когда король будет говорить с народом, и если ты не врешь, он тебя узнает. Да поторопись, а то потом не протолкаешься!..

...Казалось, он целую вечность стоял в праздничной толпе около собора, ожидая, пока кончится служба, и, слушая доносившееся изнутри пение, истово молился: "Господи, сделай так, чтобы король вернул мне Гвена!.. Господи, помоги! Господи, пусть король сжалится и отпустит Гвена домой...". И вот, наконец, толпа колыхнулась, подалась, качнулась навстречу выходящему из собору шествию, и мальчик понял, что час настал. Его оттесняли, толкали локтями, наступали ему на ноги, но он упрямо лез вперед, повторяя умоляюще: "Пожалуйста, пожалуйста, пустите меня... пустите...". Пару раз ему ощутимо двинули по рёбрам, он слышал над собой брань, тяжёлое дыхание; кто-то, схватив его за плащ, попытался оттащить в сторону (он услышал, как треснула ткань). Но, видимо, слишком уж забавно он выглядел: беспомощный, растрёпанный, с облепившими лоб взмокшими волосами, отчаянно рвущийся вперёд, и в конце концов его со смехом пропустили к самой паперти, откуда спускалась, покрывая ступени, красная ковровая дорожка.

Короля он узнал сразу: он стоял рядом с архиепископом, одетый в белоснежный плащ, подбитый ярко-алым шёлком, и голову его покрывала золотая корона. Чуть поодаль, в толпе придворных дам, он разглядел и принцессу. Вместо мальчишечьего костюма на ней было длинное голубое платье, в руках она держала ветку белого шиповника, а в золотистых волосах, замысловато уложенных надо лбом, поблескивали самоцветы. Он хорошо помнил её там, на лугу, и знал, что никогда не сможет простить ей того, что случилось с Гвеном, но здесь, среди праздничной толпы, на ступенях древнего собора, отсвет освящённого веками чужого могущества словно лёг на её лицо, и теперь это была настоящая принцесса, олицетворяющая всё, что заключалось для него в этих словах: власть, преклонение, справедливость, богатство, милость, честь, почтение к даме, - и он радовался ей, как радуются весне и солнцу, как радуется нищий алмазам в королевском венце: не стоимости, которую они выражают, а воплощённой славе и великолепию.

Вдруг он почувствовал, что принцесса смотрит на него, и какое-то мгновение они глядели друг на друга. Румянец исчез с её лица прямо на глазах, и на нём появилось растерянное и даже слегка испуганное выражение, - теперь это снова была девчонка-ровесница, словно застигнутая врасплох за какой-то мелкой шалостью. Она пододвинулась к отцу и тронула его за руку. Он наклонился к ней, и она зашептала ему в ухо и показала пальцем на стоящего в толпе пастушка. Король изумлённо поднял брови, слегка нахмурился и, подозвав к себе жестом рослого седеющего человека, одетого в королевские цвета, что-то негромко сказал ему, указывая на мальчика. Тот, почтительно поклонившись, отступил назад, скрывшись из виду.

Пастушок ждал, чувствуя, как бешено заколотилось сердце, и лоб покрылся холодным потом. Кто-то крепко взял его за локоть, и он обернулся, вздрогнув от неожиданности. Рядом, добродушно ухмыляясь, стоял белобрысый парень в ливрее королевских цветов.

- Велено тебя отвести на кухню и накормить, а потом проводить в Зелёную комнату в башне. Уж не знаю, за что тебе такая честь, а только его величество сами желают говорить с тобой...

- Спасибо, - ошеломлённо пробормотал мальчик и, ловя на себе изумлённые взгляды людей из толпы, побрёл по дорожке вслед за слугой...

...Комната в башне, куда его привели, была небольшая и полукруглая, и выходила высокими зарешечёнными окнами во внутренний дворик замка. Широкие деревянные лавки вдоль стен, камин, резное кресло с высокой спинкой, обтянутое зелёным бархатом, - ничего, напоминающего роскошные палаты сказочных королей, принимающих своих гостей в залах с мраморными колоннами, сидя на золотом троне, усыпанном алмазами. Только потом мальчик понял, что в тронном зале король, по-видимому, принимал посетителей рангом повыше, для таких же, как он, достаточно было и Зелёной комнаты.

Но комната ему понравилась: она была уютной и вполне оправдывала свое название, - оконные решётки густо обвивал плющ, а каменный пол покрывал свежий тростник, шуршащий под ногами, как трава. После сытного обеда впервые за три дня путешествия по телу разливалась приятная истома, и, сидя на лавке у стены и то и дело стряхивая с себя подступающую дремоту, мальчик почти поверил, что всё закончится хорошо.

За дверью послышались шаги, и мальчик вскочил на ноги. Дверь распахнулась, и в неё быстрым шагом вошел король, а за ним - два стражника, которые тут же встали по обе стороны от входа. Пастушок склонился в почтительном поклоне.

- Ты пришёл за волкодавом? - спросил король, усаживаясь в кресло у окна. - Но ведь я сказал, щенки только родились, подожди ещё немного. Или ты хочешь что-то другое?

- Я пришёл за Гвеном, - сказал мальчик и вдруг упал на колени перед королём. - Ваше величество! Я вас очень прошу, пожалуйста, верните мне Гвена! Мне не нужна другая собака. Умоляю вас, ваше величество!..

- За Гвеном? - король удивлённо поднял брови. - Быстро же ты передумал. Разве ты сам не продал его третьего дня моим посланникам? И даже помог, говорят, надеть на него намордник...

- Что?! - яростно сказал мальчик, вскидывая побелевшее лицо. Король нахмурился.

- Что, неправда? Однако от золота, я смотрю, ты не отказался. Приодеться ты успел, - король протянул руку к серебряной застёжке на плаще мальчика, но тот резко вскочил на ноги.

- Это неправда! Я не брал у них ничего. Они... они поймали его сеткой, как зверя... и хлестали плёткой! А я... я пытался его защитить... - мальчик умоляюще прижал руки к груди. - Ну что мне сделать, чтобы вы поверили?

- Вот как? - произнёс король, приподнимаясь в кресле. И тут взгляд его упал на два длинных кровоподтёка на тыльной стороне ладони мальчика. - А это ещё что такое?

Мальчик угрюмо молчал, глядя в пол. Спрятал руки под плащ, сцепил их за спиной. Король пристально посмотрел на него и повернулся к стражникам у двери.

- Позвать сюда Коэля и Вильяма! Немедленно.

Стражник, поклонившись, вышел. Король молчал, подперев кулаком подбородок и глядя мимо мальчика. Мальчик напряжённо ждал.

Дверь открылась, и на пороге появились двое уже знакомых ему солдат. На лицах их отразилось изумление и страх, а один - мальчику показалось, что тощий Вильям, - даже не сумел сдержать испуганного возгласа. Запястье Коэля всё ещё было перевязано. "Здорово его Гвен", - почти злорадно подумал пастушок.

- Вы звали нас, ваше величество? - начал Коэль, но тут же осёкся, встретив взгляд короля. Он старался держаться спокойно и даже чуточку развязно, насколько позволяло почтение к королю, но побледневшее лицо и нагловатая ухмылка, за которой он пытался спрятать неуверенность, говорили сами за себя.

- Да, Коэль, - с расстановкой произнёс король, откинувшись на спинку кресла. - Тут на вас жалоба, и нешуточная. Вы, дескать, избили несчастного сироту, силой отобрали у него пса и присвоили доверенные вам деньги. Что вы можете сказать на подобные обвинения?

- Врёт он, ваше величество! - крикнул Вильям, подскакивая к пастушку. - Кому вы поверили, этому недоумку? У, гадёныш! - он замахнулся на мальчика, и тот невольно зажмурился, но не сдвинулся с места.

- Вильям, стоять! - рявкнул король. Бормоча угрозы, тот отступил. - Что ты скажешь, Коэль? - обратился он ко второму солдату.

- Ну что тут можно сказать, ваше величество? - с раздражением заговорил Коэль, всплеснув руками. - Конечно, мальчишка врёт. Вы только посмотрите, как он одет. Когда мы встретили его, на нём были одни лохмотья. Он, наверное, уже потратил эти деньги или потерял, а потом забыл...

- Это неправда, ваше величество, - глухо проговорил мальчик: просто сил не было защищаться от подобных обвинений. Темнея лицом, король переводил взгляд с него на солдат и обратно.

- Обыскать их, - холодно бросил он стражникам у двери. - Этих двоих и его тоже. Думаю, у меня нет иного способа докопаться до истины.

- Ваше величество, я... - оскорблённо начал было Коэль, шагнув было к королю, но один из стражников преградил ему путь обнажённым мечом. Мальчик вывернул карманы и капюшон плаща, вытряхнул из башмака спрятанный там золотой.

- Ваш, возьмите, - сказал он, протягивая его королю. - Помните, тогда... за землянику...

- Убери, - король устало махнул рукой. Стражник обшарил одежду мальчика с головы до ног, развязал котомку, брезгливо перетряхнул его старую одежду и узелок с лепёшками.

- У него ничего нет, ваше величество! - крикнул он королю.

- Я же говорил, он их потерял, - произнёс сквозь зубы Коэль. Он побледнел ещё больше, а его товарищ и вовсе трясся, как осиновый лист. - Или спрятал. Это нищенское отродье на всё способно. Неужели вы не...

- Тут что-то есть! - крикнул стражник и потянул застёжку пояса Коэля. Из-за пояса выпал уже знакомый мальчику кошелёк, из которого посыпались монеты. Коэль вздрогнул и закрыл лицо руками.

- Это мои, ваше величество! Мне прислал их отец. Я... я клянусь вам!..

- А кошелёк с королевским гербом тебе тоже отец прислал? - презрительно спросил начальник стражи, поднимая кошелёк. - То-то я смотрю, эти мошенники не просыхали последние два дня... Где твоя доля? - обратился он к дрожащему Вильяму.

- В сундучке... в казарме... - пробормотал тот и, упав на колени, подполз к королю, пытаясь поцеловать его сапоги. - Ваше величество, пощадите!.. Я не виноват, бес попутал, ваше величество... - всхлипывал он, валяясь в ногах у короля. Тот брезгливо отодвинулся.

- Возьмите их под стражу. И... оставьте нас, я хотел бы закончить со своим гостем...

Мальчик молча смотрел, как стражники поднимают с пола плачущего Вильяма, как у обоих солдат отбирают оружие, связывают им руки за спиной... От всего происходящего он не испытывал ни малейшего удовлетворения. Его затошнило, и в душе шевельнулось нечто похожее на жалость, когда он попытался представить себе участь двух незадачливых мошенников. Он даже почувствовал себя виноватым: получилось, будто он доносчик... "Но у меня же не было другого выхода", - подумал он.

- Ну вот, - сказал король, когда дверь за арестованными захлопнулась. - Мне очень жаль, что так всё получилось, и я постараюсь загладить твою обиду...

- Что с ними будет? - тихо спросил пастушок.

- Они получат по заслугам, будь уверен, - произнёс король, как-то неестественно улыбнувшись. - В старые времена они заслужили бы виселицы, но я редко прибегаю к подобным мерам. Но воров и обманщиков рядом с собой не потерплю. Так что ты хочешь, чтобы забыть об этом досадном происшествии? - вновь обратился он к мальчику.

- Вы вернёте мне Гвена, ваше величество? - с надеждой спросил пастушок. Король раздражённо всплеснул руками.

- Опять! Я понимаю, что всё получилось очень... неприятно, но пойми и ты меня! У меня единственная дочь, королева умерла, когда принцессе было пять лет, и... я всё сделаю, чтобы у моей девочки было всё, что она пожелает...

- У неё есть вы, - тихо сказал мальчик. - А у меня никого нет, кроме Гвена... - тут он осёкся, вспомнив Лаэга. - Есть ещё брат, но он сейчас далеко. Я вас очень прошу, ваше величество...

Король открыл было рот, чтобы ответить, но тут за дверью послышались лёгкие шаги, стражники расступились, и в комнату вошла молодая дама в скромном синем платье и чёрной вдовьей вуали, покрывающей её роскошные тёмно-каштановые волосы.

- Что вам угодно, леди Гвендолен? - спросил король, с трудом скрывая досаду.

- Простите, ваше величество, что я отнимаю ваше время, - заговорила она тихим взволнованным голосом, сделав реверанс. На мальчика она взглянула мельком. - Но, мне кажется, дело не терпит. Тот пёс... которого привезли третьего дня для принцессы, до сих пор не прикоснулся даже к воде. Псари говорят, если так будет продолжаться, он не протянет и...

- Пустяки, леди Гвендолен, - перебил её король. - Поголодает хорошенько, будет есть. Псари укрощали и не таких, это их дело...

- Псари ничего не могут сделать, ваше величество, - возразила ему дама. - Я потому и пришла к вам. Собака тоскует без хозяина, она может погибнуть... И ещё... ваше величество, где вы взяли этого пса? У меня на родине говорят, что такие собаки когда-то были выведены эльфами...

Король раздражённо поморщился.

- Леди Гвендолен... - начал было он, но его опередил мальчик.

- Это правда, леди! Я не хотел говорить, думал, мне не поверят... Я нашёл его в горах, раненым, он был ещё маленьким… и принес к эльфам в Зачарованные Скалы, а они подарили его мне... то есть, он сам захотел пойти со мной. Король эльфов сказал, что если эльфийская собака не хочет, её никто не сможет заставить... Теперь вы видите, что Гвен не может остаться здесь? Вы мне верите, ваше величество? Леди, скажите ему, я вас очень прошу!..

Он умоляюще протянул к ней руки и увидел её глаза, густо-синие, того тёплого, почти фиолетового оттенка, какой бывает у ирисов, что распускаются весной в горах. Он вряд ли мог бы сказать в точности, какого цвета были глаза королевы эльфов, но вспомнил, как она смотрела на него тогда, перед тем, как они с королем приняли решение подарить ему Гвена. Леди Гвендолен была красива, хотя, конечно, не так, как королева эльфов, и молода, моложе, чем могла бы быть его мать, но во всех трёх этих женщинах было что-то такое, что роднило их, словно они были сёстрами. Любовь, сострадание, и затаённая глубинная боль от пережитого в прошлом горя, и та спокойная ясность, что отличает людей, от природы наделённых житейской мудростью, - он не знал, как назвать то, что он увидел в лице вошедшей дамы, но потянулся к ней всем сердцем, как к своему единственному спасению.

Но король лишь громко расхохотался.

- Неужели вы думаете, я поверю во всю эту чушь? Я не ожидал этого от вас, леди Гвендолен! Сэр Мэтью говорил мне, что вы забиваете принцессе голову байками, которые рассказывают простолюдины, но я не придал этому значения, и вот теперь вижу, что напрасно. Мне кажется, ваше дело - учить принцессу вышивке и игре на лютне, и не встревать в то, что вас не касается...

Леди Гвендолен закусила губу, и взгляд её стал беспомощным, как у ребёнка.

- Но, ваше величество, - мягко заговорила она, отчего-то покраснев. - Дело не в том, верите вы в эльфов или нет... Нужно сделать что-то, иначе он погибнет...

- Хорошо, я сделаю, леди Гвендолен, - ледяным тоном произнёс король. - Ступайте, я позову вас, когда будет нужно... - с легким поклоном он распахнул перед ней дверь. Снова присев в реверансе, дама вышла. В дверях она обернулась и снова посмотрела на мальчика, едва заметно улыбнувшись ему своей грустной улыбкой. Король закрыл за ней дверь и снова уселся в кресло, устремив на мальчика долгий внимательный взгляд. С замиранием сердца пастушок ждал.

- Ты мне нравишься, - сказал наконец король, откинувшись на спинку кресла. - Пожалуй, ты чересчур дерзок... для своего положения... и мне следовало бы вышвырнуть тебя за ворота, но я, пожалуй, окажу тебе еще одну милость. Старшему псарю как раз нужен смышлёный помощник, а ты любишь собак и, наверное, умеешь с ними обращаться... К тому же, ты всё время будешь рядом с Гвеном, как ты и хотел... Что такое? Ты не рад? - нахмурился он, увидев, что на лице мальчика отразилось сомнение.

- Но... я совсем не хочу оставаться в городе, ваше величество! - невольно вырвалось у пастушка. - И Гвен... ему будет трудно здесь жить, он привык к лугам и горным пастбищам... И потом...

- Принцесса любит кататься по лугам, и ты можешь сопровождать их с Гвеном... если захочешь...

- ...И потом, я не могу расстаться с братом, ваше величество, - закончил мальчик. Он вдруг испугался, что не сможет больше видеться с Лаэгом, если останется в городе, и сама мысль о том, что ему придется выбирать между псом и другом, поразила его до глубины души. Король сердито расхохотался:

- Вот наглец! Ну хорошо, мы посмотрим, что умеет твой брат и, может быть, найдём дело и для него здесь, в городе. Я надеюсь, мне не придётся пристраивать и других твоих родственников?

- Не придётся... Я не об этом, ваше величество, - пробормотал мальчик. - Мой брат служит другому господину, и я... не знаю, что делать. Лучше бы вы отпустили нас с Гвеном, ваше величество, всем было бы лучше...

- Ну хватит! - внезапно рассердился король. - Не твоего ума дело, что здесь лучше, а что нет. Я и так потратил слишком много времени, чтобы мне еще слушать твои капризы. Ну что ты так на меня смотришь? Отвечай, согласен ты или нет, или я прикажу вышвырнуть тебя вон!

- Я... я подумаю, ваше величество, - нерешительно, но торопливо сказал мальчик, испугавшись его напора. - Но я... не могу решить за Гвена, я должен посоветоваться с ним... Позвольте мне повидаться с ним, ваше величество!

- Довольно! - король вскочил с кресла и рывком распахнул дверь. - Стража!!

Рядом с мальчиком мгновенно вырос воин, одетый в панцирь.

- Вывести его, - устало сказал король и вышел из комнаты.

- Нет! Послушайте... - мальчик рванулся было за ним, но стальные ручищи крепко схватили его поперёк туловища и оторвали от пола. Перекинув мальчика через плечо, как свёрнутый плащ, стражник легко вынес его из замка, сбросил наземь и с грохотом захлопнул ворота.

Мальчик поднялся на ноги. Кулаки, отбитые о железную спину стража, сильно болели, а карман куртки оттягивал незнакомый круглый предмет, звеневший при каждом движении. Мальчик вытащил его на свет. Это был кошелёк с золотом, который кто-то в последний момент засунул ему в карман.

И тогда в нём с отчаянной силой вскипела ярость. Вполне понимая, что он делает, мальчик размахнулся и изо всех сил швырнул кошелёк в башенное окно над входом, затянутое драгоценным витражом.

Он и не думал убегать, когда зазвенели и посыпались разноцветные стёкла, не попытался вырваться и не издал ни звука, когда выбежавший привратник схватил его за плечо и, сильно размахиваясь, несколько раз ударил по лицу. Не поднял головы, когда из ворот выбежали ещё какие-то люди, и маленький человечек с толстыми, едва не лопающимися от злости щеками (голос сэра Мэтью мальчик узнал сразу), стал кричать на него, топая ногами. Кричать на принцессу он, конечно же, не смел и потому старался отвести душу.

- В чём дело? - прозвучал голос, и все присутствующие разом замолкли. К ним приближался король. - Я хочу знать, что здесь происходит? - настойчиво повторил он, обращаясь к привратнику, но толстяк, подскочив к нему, указал дрожащей от негодования рукой на разбитое окно.

- Вот... - воспитатель задыхался от злости. - Вот, ваше величество, к чему приводит ваше снисхождение к... грязной черни и их дикарским выходкам. И что вы теперь намерены с ним делать, посадите в подвал? Его следовало бы утопить во рву, как щенка!..

- Да не стоит его сажать! - раздался вдруг почти добродушный голос начальника стражи. - Видите, мальчишка совсем малахольный, он даже не соображает, что творит. Выдрать хорошенько плеткой, и все дела...

Плеткой? Ну что ж... Мальчик медленно поднял голову, и на лице его король не увидел ни страха, ни раскаяния. Не было даже злости. Только почти равнодушная усталость и отчаяние. Левый глаз мальчика слегка заплыл от удара, а из разбитой, а может быть, прокушенной губы сочилась кровь. Король отвёл взгляд и несколько минут сосредоточенно смотрел куда-то вдаль, хмуря брови. На разбитый витраж он даже не взглянул. Все напряжённо ждали. Король повернулся к мальчику и встретил тот же безнадёжный взгляд.

- Отпустите его, - тихо произнёс король. Никто не шелохнулся, словно не поверив своим ушам. На миг королю показалось, будто что-то изменилось в лице мальчика. Словно ослабла на мгновение натянутая стальная струна. Подалась и вновь затвердела.

- Это неслыханно! - от возмущения голос не повиновался толстяку, получалось какое-то змеиное шипение. - Ваше величество, вы не можете этого допустить...

- Я сказал, отпустите его! - рявкнул король и, развернувшись, пошёл прочь. Король, в сущности, был не злой человек, но он, как и юная принцесса, не привык, чтобы ему отказывали.

- Седлайте моего коня, - бросил он, входя в конюшню. - Сопровождения не надо. Я поеду кататься...

 

 

Глава 8. ОКНО МИРОВ.

 

Лаэг не знал, откуда взялось ясное ощущение беды, не покидавшее его уже несколько дней. Сейчас в Лунной гавани всё было пропитано горечью предстоящей разлуки, но в этой горечи не было ни тревоги, ни страха, а лишь печаль и мудрое примирение с неизбежным. Но теперь он ясно слышал голос друга, зовущего его из дальней дали, а один раз во сне так чётко увидел перед собой лицо Колина, бледное, с припухшими от слёз глазами, полными отчаяния, что с криком проснулся, ощутив на лице капельки холодного пота. В другой раз, взбираясь по вантам корабля, куда его пустили матросы, он вдруг почувствовал такую резкую боль, пронзившую кисти его рук, что едва не выпустил из рук канат и, с трудом перебирая руками, ободрав ладони, поспешно спустился на палубу.

Он не говорил никому о своих видениях, считая, что всё это лишь игра больного воображения, тревога, порожденная разлукой с названым братишкой и передавшейся ему болью короля и королевы. Дни и ночи были заполнены до предела: Лаэг то прислуживал владыкам на пирах, то сопровождал их в верховых прогулках, то помогал воинам облачаться для турниров, то вместе с отцом пропадал на кораблях, помогая штопать паруса и чинить снасти: Бран, большую часть своей жизни отдавший Морю[5], лелеял мечту сделать из сына мореплавателя. За день он так выматывался, что засыпал, едва донеся голову до подушки, но во сне всё так же слышал тревожный нескончаемый зов: "Лаэг... Лаэг... где ты?.. где ты?.. Брат мой, где ты... помоги..." Издалека Колин протягивал к нему руки, и Лаэг с новой силой ощущал его боль и отчаяние. И теперь он твёрдо знал, что несчастье, постигшее его друга, связано с Гвеном.

Он проснулся перед рассветом, разбуженный собственным беззвучным криком. В ушах напряжённой звенящей нотой ещё отдавались слова, которые в его сне настойчиво повторял далёкий голос Колина: "Лаэг, помоги... Лаэг, где ты... Где ты, брат мой?.. брат мой..." Он поднялся с постели и, босой, в лёгкой ночной одежде, бесшумно выскользнул из комнаты.

Он пришёл в один из дальних уголков дворца, где были лишь немногие даже из обитателей Лунной гавани, и о котором сам Лаэг слышал немало легенд: "Окно Миров" - так называли здесь этот узкий, не более пяти шагов в диаметре, колодец, высеченный природой в толще древней скалы, со дна которого, как говорили, даже днём можно было увидеть звёзды. Правда это или нет, Лаэг так и не узнал, - ночь ещё не дошла до своего предела, и звёзды над круглым отверстием, которое отсюда казалось совсем маленьким, светили так же ярко, как над морем или покрытыми вереском горными склонами, где они с Колином пасли овец и просиживали целые ночи у костра. Лаэг осторожно ступил на почти круглую ровную площадку, покрытую твёрдым чёрным песком, и затворил за собой дверь.

Тишина сразу объяла его, окутала, мягкими ладонями закрыла уши. Влажный песок холодил босые ступни, всё тело пробил лёгкий озноб: то ли от холода, то ли от чего-то иного, что ему ещё не было известно. Над ним, на немыслимой высоте, сверкали звёзды, а здесь, внизу, были только темнота и тишина. Пустота - такая, что, казалось, он и сам вот-вот исчезнет, растворившись во тьме и тишине, и в то же время он ощущал её как присутствие кого-то громадного и живого, в чьих объятиях покоилось его тело. Лаэг был полукровкой, но вырос среди эльфов, и в нём не было свойственного смертным страха перед тем, что люди называют "сверхъестественным", но здесь, на маленьком кусочке пространства, это присутствие ощущалось настолько явно, что ему поневоле стало не по себе.

Он лёг на спину, чтобы видеть звёзды. Сразу стало легче, песок оказался не таким уж холодным, и дрожь, сотрясающая его, прошла. Пальцами ног он упирался в камень противоположной стены. Вытянувшись на песке, собрав всю свою волю в один тонкий напряжённый луч, Лаэг обратился к звёздам с мысленной мольбой: "Пусть брат мой, где бы он ни был, услышит меня и ответит!.. Где ты, Колин? Ответь мне, братишка, что с тобой?.."

Ответа не было. Тьма безмолвствовала. Он слышал в тишине удары собственного сердца, и лёгкий трепет звёзд в бездонном проёме, очерченном едва заметным контуром камня на границе неба и вечности, сливался с током живой крови, бегущей внутри тела. Он чувствовал дыхание камня, и в шорохе волн, набегающих где-то там, снаружи, на берег, ему слышался голос Великого Моря, где пролегает незримая для смертных граница, разделяющая миры. Ближе, ближе, тонкой дрожащей нитью, колеблющейся звёздно-опаловой завесой проходила она внутри его сердца, и он, казалось, сам парил, растворённый в беспредельной тьме, пронизанной пламенем звёзд, дрожал и распадался, и вновь становился целым на границе хаоса и мироздания, времени и вечности, жизни и небытия. И тьма рухнула, разбилась, осыпалась сотнями матово-чёрных осколков с невыносимо режущими гранями...

...Равнина, покрытая вереском, с извилистой лентой дороги, уходящей вдаль, два всадника в одинаковых, покрытых пылью плащах... Глаза Колина, широко раскрытые, полные ужаса и отчаяния... чернобородый мужчина, сжимающий в руках что-то, похожее на крупноячеистую сеть из толстых кручёных нитей... Белый пёс бросается... падает, запутавшись в сети... тонкие пальцы с побелевшими от напряжения костяшками, вцепившиеся в луку седла... взлетает и опускается хлыст... Снова равнина и одиноко бредущая навстречу фигурка в знакомом коричневом плаще... серый камень стен, нависших над головой... "Лаэг, где ты, брат мой, помоги!.."

"Я иду!" - закричал он, протягивая руки, но звука не получилось. Вал схлынул, и он остался один - беспомощный дрожащий отрок, простёртый на дне тёмного провала. Держась за стены, шатаясь, он с трудом поднялся на ноги и ощупью отыскал дверь, ведущую наружу.

Видимо, он немного заблудился, запутавшись в лабиринте коридоров, но когда в лицо ему вдруг упруго ударил солёный ветер, а перед глазами открылось рассветное небо и разбивающиеся о камни волны небольшой бухточки, он обрадовался. Стащив через голову рубашку, Лаэг вошёл в воду и, смывая остатки видений, головой бросился в тёмную зеленоватую глубину.

Вода была холодной, даже для этого времени года, и он вылез, стуча зубами, покрытый мурашками, но купание взбодрило его, вернуло телу прежнюю упругость и лёгкость, а мыслям - ясность. Вернувшись в свою комнату, он оделся, затянул на талии пояс с длинным серебряным кинжалом в кожаных ножнах, засунул за голенище сапога широкий метательный нож с резной рукояткой, подаренный недавно одним из мореходов, снял со стены зачехлённый лук и колчан со стрелами. Кто бы ни были те двое, им придется дорого заплатить за боль и обиду, причинённые Колину и Гвену! Никогда ещё клинок его не врезался в живое тело (разве что там, в седловине, где смешалась их с Колином кровь, но это было совсем другое), и Лаэг старался не думать о том, что ему, может быть, придется сражаться, но другого выхода, кажется, не было.

Он спустился в конюшню и вывел из стойла Снежную Звезду - серебристо-серую в яблоках кобылку, на которой приехал сюда из Зачарованных Скал. Как и большинство эльфийских лошадей, Звезда не знала узды и седла, но для ловкого и гибкого подростка это не было помехой, и с Лаэгом они быстро подружились. Сейчас, увидев его, кобылица тихонько заржала, переступая тонкими ногами, с хрустом сжевала с ладони заранее припасённое яблоко. Он потрепал её по узкой морде и, стараясь не шуметь, осторожно повёл лошадь к выходу из конюшни, но тут дверной проем загородила фигура всадника.

- Доброе утро, Лаэг, - сказал король, спрыгивая с Ночного Ветра и передавая поводья тут же возникшему конюху. - Решил прокатиться, пока роса?

- Д-да, мой господин, - пробормотал Лаэг, склоняясь в почтительном поклоне. Король внимательно посмотрел на своего пажа, тут же отметив и зачехлённый лук, и полный стрел колчан, которые тот безуспешно пытался спрятать под плащ, и рукоять метательного ножа, торчащую из-за голенища, и с трудом скрываемое замешательство, вызванное его появлением.

- А заодно пострелять кроликов в холмах, не так ли? Кажется, раньше тебя не очень-то привлекала охота...

- Я хотел поупражняться в стрельбе, - сказал Лаэг, стараясь не опускать глаз под пристальным взглядом короля. - Скоро стрелковый турнир, отец сказал, я уже могу участвовать... Я, конечно, должен был отпроситься у госпожи, но королева отдыхает, и я подумал...

- Что случилось, мальчик? - Рука короля легла на плечо, и Лаэг вздрогнул, поняв, что его уличили во лжи. Однако в голосе владыки звучали участие и тревога. - Я давно заметил, что с тобой творится что-то странное, но думал, ты сам скажешь. А теперь ты собрался, словно на битву, и не сказал никому ни слова... Что произошло с тех пор, как ты покинул Зачарованные Скалы?

- Колин и Гвен попали в беду, - произнёс Лаэг. - Я давно чувствовал это и только сегодня понял... Я... ещё не знаю точно, что произошло, но я должен что-то сделать, обязательно должен...

- Понимаю, - на лице короля появилось странное выражение, словно он смотрел сквозь Лаэга куда-то вдаль. - Но ведь не собираетесь же вы с Колином вдвоём брать штурмом королевский дворец, чтобы освободить Гвена, - сказал он вдруг, кивнув на торчащий из-под плаща лук. - Боюсь, для этого вам не хватит и сотни эльфийских лучников...

- Королевский... дворец? - запинаясь, проговорил Лаэг, и лицо его побледнело. Король утвердительно покачал головой.

- Да, мой мальчик. Этого тебе Окно Миров не открыло?

- Нет. Окно?.. - Лаэг осёкся и быстро опустил глаза. - Я вижу, от вас ничего не скроешь, мой господин, - медленно проговорил он после паузы. - Но я знаю только, что должен быть рядом с Колином, даже... даже если придется вдвоём драться с воинами короля. Даже если это бессмысленно... - прибавил он совсем тихо. Король с отеческой нежностью смотрел на чёрную опущенную голову с не просохшими ещё волосами, на тонкие мальчишеские пальцы, судорожно стиснувшие древко лука.

- Я знаю, что вы с Колином связаны больше, чем просто друзья. У тебя шрам на руке, сын Брана, - добавил он, невольно улыбнувшись. - Но драться с королевскими воинами - это действительно бессмысленная затея. Тем более, я не думаю, чтобы молодой Эдвин мог опуститься до того, чтобы воевать с мальчишками. Скорее всего, у вас просто сразу отнимут оружие. А потом... высекут и вышвырнут за ворота. Этого тебе испытывать, кажется, пока не доводилось?

У Лаэга перехватило дыхание. О подобных вещах он читал и слышал, но и представить не мог, что это может случиться и с ним. Бран не щадил его в тренировочных схватках, но никогда не поднимал руку на беззащитного: у эльфов не принято унижать тех, кто слабее... Что ж, пусть сначала попробуют взять, а там посмотрим!..

- Вы меня пугаете? - В потемневших глазах льдинкой прорезался вызов, и король снова подавил улыбку.

- Никто не считает тебя трусом, Лаэг. Но я не хочу ненужных жертв, если можно поступить по-другому. Нет, мой мальчик, - лицо короля просветлело. - Позволь мне самому разбираться с потомком своего названого брата Эдвина. Ибо он находится сейчас в не меньшей опасности, чем Колин и Гвен.

- Какая же... опасность, если это он во всём виноват? - сумрачно спросил Лаэг. Король улыбнулся.

 - В этом-то и опасность. Я отправлюсь сейчас же, только предупрежу королеву...

- Можно, я поеду с вами? - подскочил Лаэг, но король покачал головой.

- Нет. Ты пока ещё служишь королеве и, думаю, будешь ей нужен больше. Не бойся, с Колином всё будет хорошо. Давай, отведи Звезду обратно в стойло...

Но Лаэг медлил, машинально перебирая пальцами конскую гриву и прислушиваясь к чему-то внутри себя...

 

Глава 9. ДВА КОРОЛЯ.

 

Король Эдвин медленно ехал по равнине. За ним, держась на почтительном расстоянии, чтобы не нарушать королевского уединения, но и не упускать его из виду, следовали два охранника. В другое время он не обратил бы на них внимания, но теперь безмолвное присутствие двух всадников, свидетелей его бессилия и отчаяния, раздражало короля, и несколько раз он пускал лошадь вскачь, чтобы оторваться от преследователей. Однако у тех кони были не хуже, и они с тупым упорством следовали сзади, не приближаясь и не удаляясь, равно безучастные как к смене аллюра королевской лошади, так и к тому, что творилось в душе их властелина, и король злился, распаляя себя ещё больше. Проклятые безмозглые идиоты! Проклятый день! Проклятый пёс! Проклятые его мягкость и доброта, благодаря которым он не может справиться ни с собственной дочерью, ни с пастушьей собакой, ни с нищим оборванцем, отвергнувшим его золото и службу во дворце.

В глубине души король чувствовал, что не прав, однако гнал от себя подобные мысли. Взгляд белой собаки жёг ему сердце, и снова перед ним немым укором вставало закаменевшее в безмерном мальчишеском горе лицо её маленького хозяина. И это было тем мучительнее, что почему-то особенно упорно преследовал и злил его другой взгляд - взгляд тёплых ирисовых глаз леди Гвендолен.

Леди Гвендолен была женой одного из его рыцарей, погибшего два года назад на охоте. Овдовев в двадцать лет, всю нерастраченную нежность молодой бездетной женщины она изливала теперь на принцессу, как ни препятствовали этому король и воспитатель, который, кажется, чувствовал в ней свою соперницу. Сэр Мэтью уверял, что леди Гвендолен забивает принцессе голову нелепыми валлийскими сказками про эльфов и великанов, и - более того - что она влюблена в самого короля.

Последнее обстоятельство никого не удивляло: тридцатидвухлетний король был недурён собой, полон сил и не собирался постригаться в монахи. Но, даря своим вниманием ту или иную хорошенькую фрейлину, ни одной из них ещё не подал надежды занять место на королевском супружеском ложе. Однако леди Гвендолен раздражала его, и он сам не знал, откуда берётся это раздражение. Раздражал её тихий голос и кроткая, спокойная набожность, непостижимо, по мнению сэра Мэтью, сочетающаяся с любовью к волшебным сказкам и легендам о языческих богах и героях, её мягкие движения и песни на валлийском языке, которые она пела неожиданно сочным грудным сопрано, аккомпанируя себе на лютне.

Нельзя было сказать, положа руку на сердце, что леди Гвендолен совсем ему не нравилась, но с ней он чувствовал себя совсем иначе, чем с остальными. Порой ему чудилось, что она за что-то осуждает его, и хотя, скорее всего, за осуждение он принимал лишь голос собственной совести, он злился, считая её лицемерной святошей. Злился он и на сэра Мэтью, никогда не упускавшего случая подлить масла в огонь, и на самого себя: с какой стати его должно волновать, что думают о нём эти наседки, придворные дамы, и, тем более, какая-то недотрога, место которой в монастыре?

Нестерпимо белое солнце стояло в зените, аромат цветущего дрока душным маревом повис в раскалённом воздухе, и монотонный треск кузнечиков отдавался в висках ударами бесчисленных молоточков. По лицу короля струился пот, и скверно, муторно начинала болеть голова: такая боль может длиться сутками, то ослабевая, то усиливаясь. Даже не боль, просто мучительная ноющая тяжесть, но в такие дни невозможно ни думать, ни делать что-нибудь, ни просто отдыхать и наслаждаться жизнью. Ещё только полдень, а он уже так устал! А впереди ещё вечерняя служба, турнир и праздник во дворце, и нигде нельзя спрятаться от этого кошмара.

В довершение всего его измучило ожерелье, которое он так и не снял после праздничной службы: обычно почти невесомое, несмотря на множество самоцветов, пронизавших тонкое серебряное кружево, сегодня оно давило на плечи тяжким грузом, как цепь колодника.

Король не знал, откуда взялось в его роду это украшение, так непохожее на всё, чем гордилась его казна, но, несомненно, редкой и старинной работы. Неизвестный мастер сработал его из ясного нетускнеющего серебра в виде тонкой гирлянды из цветов и листьев, и за несколько сотен лет, в течение которых оно передавалось из поколения в поколение, ни один стебелек, ни одна тычинка, увенчанная крошечным изумрудом или топазом, не погнулись и не сломались, ни один камень не вылетел из оправы от времени или неосторожного обращения. Псарь Морган, не менее леди Гвендолен испытывающий пристрастие к старинным сказкам, утверждал, что подобная драгоценность могла выйти из рук одного лишь из мастеров древности - великого Вёлунда[6] - но кого интересовали байки выжившего из ума старика...

Почему-то вспомнился портрет его дальнего предка, имя которого он носил; предок, несмотря на то, что дожил до глубокой старости, прозван был Эдвином Юным и вступил на престол в четырнадцатилетнем возрасте, после смерти отца-короля. В детстве король часами простаивал возле портрета, пытаясь представить себя на месте юного монарха. На этом портрете, написанном через год после вступления на престол и сохранившем черты рослого светловолосого отрока с ясным и по-мальчишески дерзким взглядом, опирающегося на меч, Эдвин был в ожерелье, надетом поверх кольчуги, и в детстве королю казалось, что между юным правителем и ожерельем существует какая-то особая связь. Возможно, он взял его в одном из сражений с северными пиратами, войнами с которыми были отмечены первые годы его правления.

Король вспомнил, что скоро, за поворотом дороги, у подножия скал-останцов, будет родник. Кристальная струйка воды упруго выбивалась из расщелины и стекала в выложенное камнями углубление у корней гигантского дуба, в тёмной листве которого выделялись усыпанные бледными стеклянистыми ягодами шары омелы. Говорили, что в древности друиды проводили здесь свои обряды, но сейчас на гладкой скале над источником было выбито изображение креста. Медленный ручеёк, переливаясь через край чаши, растворялся в густой траве, и в любую жару у подножия скал стояли прохладные зелёные сумерки. Король словно ощутил на своем лице тень листьев, и зубы заломило, как от глотка студёной воды. И, взбодренный радостным предвкушением, он выпрямился в седле и подхлестнул коня.

Однако побыть одному ему не удалось. На камне в тени дуба сидел человек, и вороной конь пасся поблизости, поводя лоснящимися боками и встряхивая чёрной гривой. Тотчас подскакали телохранители, встали между королем и незнакомцем, держа руки на мечах. Тот на них даже не взглянул. Неторопливо поднялся и вскинул руку в знак приветствия. Солнечный луч, пробившись сквозь густую листву дуба, сверкнул на золотой кромке, мелькнувшей под краем рукава: браслет или часть лёгкого доспеха, скрытого под одеждой.

- Отошли своих людей, государь, - негромко сказал он. - Мне нужно поговорить с тобой. Я безоружен, как видишь, - он развел в стороны руки. На запястье снова блеснуло золото, и что-то смутно дрогнуло в памяти короля. Где-то он уже видел этот стремительный взмах руки, этот золотой блеск, особенно заметный потому, что других украшений незнакомец не носил, лишь на плаще, небрежно сброшенном на камень, сверкала серебряная фибула. Золото не слишком шло незнакомцу: его облик более вязался с далёким пламенем звёзд, а не с этим жарким солнечным блеском... И, тем не менее, браслет не казался на его руке чем-то чужеродным, словно и солнце, и звёзды каким-то непостижимым образом оказались в родстве между собой.

Незнакомец был без шапки, и ветер трепал его тёмные волосы с едва заметным пепельным отливом (этот оттенок король сначала принял за седину, но вскоре понял, что ошибся). Одет он был в дорожный костюм из мягкого сукна и замши, - но не спутаешь с простым охотником или лесным бродягой. Черты лица тонкие, но мужественные, гладко выбритый твёрдый подбородок, породистый нос с лёгкой горбинкой... Сильные изящные руки: такие и со струнами лютни управятся, и с тяжёлым двуручным мечом... Вдруг, как вспышка, промелькнуло в нём воспоминание: толстый сук, нависший над тропинкой, удар, темнота, боль, длинные чуткие пальцы, осторожно прощупывающие повреждённый сустав... крылатая ящерка с рубиновыми глазками, выгравированная на браслете... Он снова скользнул взглядом ниже вышитой кромки рукава, увидел сверкнувшие на золоте алые искорки и изумлённо вскинул глаза на незнакомца.

- Узнал, - негромко произнёс тот с едва заметной улыбкой. - Что ж, тем лучше...

- Мне кажется, я узнаю вас, сэр, - сказал король. Он стоял на солнцепёке, и голова раскалывалась от боли, но сделать шаг вперёд, чтобы укрыться в тени ветвей, он так и не решался, словно эта тень была границей, отделявшей его от незнакомца. - Но сейчас я не расположен говорить ни с кем. Я... я устал, и у меня болит голова. Сегодня во дворце праздник, и я буду рад видеть вас в числе своих гостей. Ешьте, пейте, веселитесь, а завтра утром мы поговорим обо всём...

- Я не отниму у тебя много времени, государь, - мягко, но настойчиво продолжал тот. - Разговор же этот важен для нас обоих, и я бы хотел, чтобы он состоялся не в твоём и не в моём доме, где хозяин будет чувствовать своё преимущество перед гостем. Те, кому принадлежит это место, много выше нас с тобой, отдохнуть же здесь ты сможешь не хуже, чем дома. Сойди же с коня, и ветви укроют тебя от жары, а холодная вода прогонит усталость.

- Сударь, - произнёс король с едва заметным раздражением. И речь незнакомца, и весь его облик вызывали у него смутное отторжение, словно могли задеть в его душе некую струнку, которую он опасался трогать. - Вы, должно быть, чужеземец, и не знаете, что на этой земле я решаю, что для меня важно, а что нет. Ни древность вашего рода, ни оказанная когда-то услуга не дают права диктовать условия королю...

- Я тоже король, - тихо сказал незнакомец, и Эдвину показалось, будто что-то изменилось в самом воздухе, окружавшем их. Падучей звездой рухнула тишина, лишь журчал родник. - И я не чужеземец, хотя моё и твоё царства и дальше, и ближе друг к другу, чем страны, с которыми ты привык торговать или сражаться. Я был другом твоего предка, Эдвин, - продолжал он, улыбнувшись. - Ты носишь его имя, и судьбе было угодно, чтобы мы встретились. Этот браслет, - незнакомец легонько коснулся украшения, - принадлежал когда-то твоему роду, а это, - он кивнул на королевское ожерелье, - я сам носил когда-то на своей груди...

- Но ведь... - начал было король и осекся, вспомнив давнюю встречу в лесу. Сколько лет было его тогдашнему благодетелю? Тридцать? Тридцать пять?.. Тот, кто стоял теперь перед ним, вряд ли был намного старше его самого: высокий лоб не пересекали морщины, а в теле, налитом ровной зрелой силой, чувствовалась молодая лёгкость и стать. Внезапно Эдвин почувствовал холодок в груди: у стоящего перед ним человека не было возраста! Что-то, видимо, поняли и телохранители: лица их, не отмеченные печатью мысли, вытянулись и побледнели. Один из них торопливо осенил себя крестным знамением, и незнакомец улыбнулся, с едва заметной насмешкой, однако без тени горечи или досады.

- Не бойтесь, - произнес он спокойно. - Мы не приносим жертв Владыке Пустоты, как рассказывают о нас люди, и чтим Распятого Бога. К тому же как я могу причинить зло родичу того, кто назвал меня своим братом? - прибавил он серьёзно, и Эдвин замер, поняв, что незнакомец не шутит.

Тайна стояла перед ним во весь рост, словно юный король, отрок с портрета, глядя на который, он любил мечтать, что станет таким, когда вырастет... Внезапно он понял, что до сих пор думает об этом в будущем времени, забыв, что уже более чем вдвое старше этого мальчика. Что утратил он за эти годы, и что так и не приобрёл, даже сделавшись монархом? Он считал, что честь и мудрость принадлежат ему по праву, и, заняв назначенное ему место, он лишь возложит их на себя, как королевский венец... Всё наносное слетело с него, и теперь, как и двадцать лет назад, он чувствовал себя мальчишкой, свалившимся с коня и вывихнувшим ногу. Внезапно он ощутил жгучий стыд, словно ребенок, застигнутый врасплох за какой-то мелкой пакостью, и снова попытался разозлиться, но так и не сумел. Какая-то часть в нём всеми силами пыталась сопротивляться нахлынувшим на него чувствам, другая же (та, что помнила детство и портрет Эдвина Юного), знала, что сопротивляться попросту бессмысленно. Всё, что происходило, было правильным, оставалось лишь принять это и довериться судьбе...

- Оставьте нас наедине, - сказал он, спешиваясь и передавая поводья старшему из телохранителей. - Мы будем говорить здесь, под дубом, так что вы можете видеть нас издалека. Наберите во фляги воды и ступайте...

- Но... ваше величество... - бледнея, забормотал старший телохранитель. - Кто бы он ни был, мы не можем оставить вас с ним. У него нет меча, но где гарантия, что он не прячет за пазухой нож или стилет? Мы... мы должны обыскать его, это приказ начальника стражи...

Незнакомец не изменился в лице, но по тому, как затвердели на миг его скулы, король понял, что, будь на его месте кто-нибудь, менее владеющий собой, любое спрятанное оружие немедленно вылетело бы из ножен, а там уж будь что будет... Гнев, гордость, презрение промелькнули в глазах незнакомца, однако он быстро взял себя в руки.

- Хорошо, - ровным голосом произнёс он, смиренно наклонив голову, и король понял: это не от трусости.

- Благородство - лучшая гарантия, Энди, - сказал он со сдержанной яростью. - Если тебе это неясно, ступай вышибалой в трактир. К тому же мой меч при мне. Ты позволишь мне оставить его, господин, чтобы эти ослы не думали, будто я нуждаюсь в защите? - обратился он к незнакомцу, и тот пожал плечами.

- Мне всё равно. Делай, как считаешь нужным.

Под испепеляющим взглядом господина Энди взял повод королевского коня, и оба телохранителя отъехали в сторону, расположившись в тени одинокого каменного зубца, торчащего неподалеку. Эдвин сделал шаг вперёд, под дерево, и тень листьев окутала его прохладным объятием, коснулась разгорячённого лба, как дуновение ветерка, как ладонь, утишающая боль... Король эльфов достал из поясной сумки серебряный кубок, зачерпнул воды из родника. Долил из фляги вином, отпил и протянул кубок Эдвину.

- За нашу встречу, родич. Я давно ждал этой минуты...

 

 

Глава 10. ДОСТОЙНЫЙ ПРОТИВНИК.

 

В это время Лаэг въезжал в город через Западные ворота. Площадь перед воротами была безлюдна, и сонный стражник лениво скользнул взглядом по юному всаднику на серой в яблоках лошади. Лунную гавань он покинул вскоре после отъезда короля, бросившись в ноги королеве, и та отпустила его, взяв слово не рисковать без крайней нужды.

- Пойми, дело не только в том, что мальчик стремится обрести мужество, - так объясняла она потом королю. - Колин - его друг, и он должен быть рядом с ним, поддержать его в трудный час, иначе он чувствовал бы себя предателем. Не бойся, ведь Лаэг - сын Брана, а Бран, как ты помнишь, редко совершал глупости. Конечно, ему нет и тринадцати, но ведь и твой побратим был всего на два года старше, когда унаследовал престол...

Король вспомнил решительного светловолосого юношу, явившегося в Зачарованные Скалы просить его о помощи в войне с северными пиратами, вспомнил Эдвина и потом, в порыве дружбы и признательности полоснувшим себя по руке, чтобы заключить с ним союз по древнему обряду, - и позже, в его последний визит в Зачарованные Скалы, величавым седым старцем, окружённым юными принцами, - и промолчал. Ничего не сказал Лаэгу и отец, лишь, обняв за плечи, притянул к себе на мгновение. Вздохнул и расстегнул у локтя ремешок, удерживающий спрятанные в рукаве потёртые кожаные ножны с другим метательным ножом, узким и лёгким, как ивовый листок.

Сейчас этот ремешок (пришлось проделать в нём новую дырку) плотно облегал руку Лаэга, а бронзовый набалдашник рукояти, готовой в любую минуту скользнуть в ладонь, приятно холодил кожу. Лаэг не взял с собой лук, но на поясе у него висел кинжал, а за голенищем сапога был спрятан ещё один нож - широкий, с резной рукояткой из бука. Это было доброе, верное оружие: кинжал, выкованный специально для него из звонкого и лучистого истинного серебра[7] и не обагрённый пока ничьей кровью, кроме его собственной, и два ножа, помнящие тепло рук прежних владельцев, - их сила словно переливалась в него, заставляя чувствовать себя не таким уж маленьким и беззащитным.

Лаэг и раньше был среди людей: прошлой осенью они с Колином вдвоём были на ярмарке в маленьком городке недалеко от поместья Мак-Дауэлла. Но тогда всё выглядело как весёлое приключение, никто и не обратил на них внимания, разве что какие-то девчонки постарше зашептались и захихикали, а одна из них, проходя мимо, нарочно задела его плечом (Лаэга так и обдало запахом лука, немытого тела и дешёвых духов). Он не был знаком с повадками смертных девиц, но было ясно, что и они не заподозрили, что ясноглазый босоногий парнишка в заплатанной домотканой рубахе и длинном, не по росту, килте, принадлежавшем раньше отцу Колина, - паж королевы эльфов.

Теперь он был совсем один в большом городе, так непохожем на всё, что до сих пор было ему знакомо, в городе, населённом людьми с их незнакомой жизнью, с их странными, порой непонятными привычками и обычаями, людьми, чья кровь текла в его жилах, и к которым его так тянуло. Он ощущал запах гари, железа, конского навоза и пыли от разбитых булыжников, прогретых солнцем, и гниющих помоев, выплеснутых прямо на мостовую, но острее было ощущение опасности, следившей за ним из-за высоких каменных стен. Он спешился и повел Снежную Звезду по узкой улице, мощенной булыжником, мимо окон, из-за которых доносился лязг металла и гулкие удары по наковальне, стук плотничьего молотка, детский плач, звяканье посуды и другие звуки жилья и ремесла; мимо жестяных и дощатых вывесок лавчонок и мастерских, мимо узких переулков с протянутыми верёвками, увешанными бельём...

- Эй, красавчик!

Окликнули явно его. Голос был низкий, с какой-то нарочитой грубоватой хрипотцой, но в то же время по-мальчишески ломкий. Лаэг обернулся.

В подворотне стояли пятеро мальчишек. Трое, наверное, его ровесники, четвёртый - совсем малыш, в длинной, до колен, рубашонке, подпоясанной кожаным ремешком, с коричневыми от грязи и загара тонкими голыми ногами, и самый старший, лет, наверное, четырнадцати, невысокий, коренастый, с недобрым взглядом карих глаз из-под длинных каштановых волос, схваченных на лбу шнурком. Он стоял, небрежно привалясь плечом к каменной стене и скрестив руки на груди, и, прищурившись, разглядывал Лаэга так, как, наверное, смотрят на занятную букашку перед тем, как её раздавить. Другие посматривали то на Лаэга, то на своего предводителя с явным интересом, а малыш даже рот приоткрыл. Лаэг никогда не встречал этих ребят раньше и, уж конечно, не сделал им ничего дурного, но сердце отчего-то ёкнуло у него в груди. Однако он не подал вида и, повернувшись к мальчишкам, спокойно улыбнулся.

- Это вы мне?

Мальчишки захохотали, и смеялись они явно не по-хорошему.

- Тебе, а кому же ещё? - на этот раз в голосе вожака явственно звучали глумливые нотки. - Ты чего на нашей улице делаешь, а?

- На вашей улице?.. - Лаэг не нашёлся, что сказать. Тон был явно оскорбительным, но может быть, здесь, в городе, не принято ходить по улицам без разрешения хозяев? Однако вожак, похоже, ответа и не ждал.

- Ну так что, красавчик? Пошлину будем платить или как?

- Разве здесь нужна пошлина? - растерялся Лаэг. Денег у него не было, и он не знал, шутят с ним или говорят всерьёз.

- А то как же! - обрадовался коренастый. - Пять монет серебром и еще десять за лошадь! А то ездят тут, а потом мостовую чини...

На ярмарке они выручили три серебряных монеты за два пледа, которые дала Колину для продажи ткачиха, жена кузнеца, и потому Лаэг понял, что сумму коренастый загнул несусветную.

- У меня нет денег. Если хотите, я принесу потом. Но сейчас я очень спешу, и поэтому вам придется меня пропустить.

Он успокаивающе потрепал по гриве Снежную Звезду и, не ускоряя шаг, повёл её дальше по улице.

- А ну стой!

Лаэг обернулся. Вожак оттолкнулся плечом от каменной кладки и нарочито небрежной походкой двинулся в его сторону. Смерив его с головы до ног насмешливо-снисходительным взглядом, он медленно обошёл вокруг Звезды (по крупу эльфийской кобылицы прошла дрожь) и, остановившись напротив Лаэга, сплюнул на землю.

- Будешь драться, красавчик?

- Зачем же мне с тобой драться? - вежливо спросил Лаэг. Мальчишки не казались ему серьёзными противниками, но он почувствовал лёгкую досаду: его явно брали на испуг. Очевидно, это было чем-то вроде испытания для чужака, и, чтобы обратить всё в шутку, он снова улыбнулся, спокойно взглянув в глаза коренастого. Во взгляде того промелькнула растерянность, но, чтобы скрыть её, вожак презрительно захохотал:

- А что? Струсил?

- Да нет, - Лаэг пожал плечами. - Просто не вижу смысла. Вам от этого пользы не будет, да и мне на вас обижаться пока вроде бы не за что...

- Да? - словно обрадовался коренастый. - Ну за этим дело не станет!

Он резко выбросил вперёд растопыренную пятерню с явным намерением мазнуть ей по лицу Лаэга, но как-то невзначай растянулся на земле у самых ног Снежной Звезды. Мальчишки замерли.

- Ты не ушибся? - участливо спросил Лаэг, протягивая ему руку, но вожак вскочил на ноги, не обратив на неё ни малейшего внимания. Он был уязвлён, но во взгляде промелькнуло торжество: повод к драке был найден.

- Ну держись... - прошипел он сквозь зубы. Мальчишки подобрались поближе, изготовившись, как стая перед прыжком. Лаэг быстро шагнул в сторону и развернулся, коснувшись лопатками стены.

- Один на один? - спросил он, обведя взглядом противников. - Или у вас принято всей толпой наваливаться?

Вожак сумрачно оглядел компанию, надолго задержал оценивающий взгляд на незнакомце. Он был почти одного роста с Лаэгом, но шире в плечах почти в полтора раза. Нехотя буркнул:

- Один на один...

Они отошли подальше в переулок, к глухой стене из обожжённого кирпича, обросшей внизу зелёным бархатом мха. Мальчишки сгрудились поблизости в предвкушении зрелища.

- И всё-таки, что вам от меня нужно? - спросил Лаэг. Ему вдруг стало почти смешно: готовился к опасности, дал слово королеве, и вот при каких обстоятельствах приходится его нарушить... Конечно, был выход: резко вскочить на спину Звезды и лёгким толчком пяток послать её в галоп: пусть-ка попробуют догнать! Это не было бы трусостью: ему было некогда, да и не хотелось ничего доказывать, но почему-то Лаэг знал: бежать нельзя. Колин бы не побежал. Он вдруг так ясно представил себе младшего братишку, побледневшего, со стиснутыми до белизны кулаками и широко распахнутыми отчаянными синими глазами, что сам испугался: а вдруг Колин тоже попался им?..

Ответом ему был дружный хохот. Всё еще смеясь, вожак вытащил из-за пояса нож, не глядя, протянул через плечо приятелям. Лаэг тоже вынул из ножен кинжал, выдернул из сапога и рукава спрятанные там ножи. Мысленно усмехаясь собственной браваде, почти не целясь, всадил их рядком в проросшую одуванчиками и пастушьей сумкой щель между плитами мостовой.

Ему не хотелось рисоваться, но на мальчишек следовало произвести впечатление, и, кажется, это удалось. Кто-то завистливо охнул, и сразу несколько рук протянулись к кинжалу.

- Ну-ка, не трогать! - вожак неожиданно резко пнул ногой по ближайшей руке. Вытащил из кармана грязную тряпицу и принялся обматывать её вокруг пальцев. Лаэг смотрел на эти приготовления со смешанным чувством недоумения и досады: страха по-прежнему не было, хотя привычно засосало под ложечкой, как в тренировочном бою на деревянных мечах. Тем не менее, он едва удерживался, чтобы не рассмеяться: настолько нелепым казалось ему всё происходящее, и сейчас он всем сердцем хотел, чтобы этот спектакль поскорее кончился.

Примерно того же желал в тот момент и вожак. Чужой мальчишка стоял против него, тоненький, лёгкий, собранный, с непонятным взглядом прозрачных, но странно глубоких аквамариновых глаз с длинными, как у девчонок, ресницами. Он вдруг представил, как в это смазливое лицо врежется кулак, крупные капли закапают на воротник из разбитого носа, и мальчишка заревёт, размазывая по лицу слёзы вперемешку с кровавыми соплями, и почти пожалел противника.

А тот, казалось, совсем не чувствовал опасности. Смотрел, едва не улыбаясь, как он обматывает кисть, и не спешил последовать его примеру. "Во дурак, пальцы же расшибёт, - мельком подумал предводитель, подивившись легкомыслию незнакомца. - Не приходилось, небось, на кулачки..." И тут с внезапным страхом почувствовал то, что какой-то частью своего существа знал с самого начала: противник ему попался достойный. Он коротко вздохнул и, почти не размахиваясь, стукнул туда, где должен был находиться правильный, с тонко вырезанными ноздрями, нос чужака.

Мальчишка не дрогнул. Просто чуть-чуть повернул голову, в самый последний момент, когда обмотанный тряпицей кулак готов был коснуться его лица. Рука предводителя провалилась в пустоту, а чужак, казалось, всё так же стоял на месте и улыбался. "Ну ладно же!" - подумал он и, сделав обманное движение, ударил левой: коронный трюк, позволяющий усыпить бдительность соперника. Однако успех был прежним. Тогда, издав яростный клич, вожак всем своим весом ринулся на противника, но тот почти ленивым движением посторонился, и вожак, пролетев мимо него, неминуемо врезался бы в стену, однако Лаэг в последний момент поймал его за рубаху:

- Осторожно, так ведь и убиться можно!..

- Ты... ты...- задохнувшись от бешенства, выкрикнул вожак. - Ты почему всё время уворачиваешься? Дерёшься, так бей, а трусишь, так и скажи!

- Я же говорил, что не хочу тебя бить, - сказал незнакомый мальчишка. Он стоял всё в той же небрежной позе, свесив руки вдоль туловища, но в этом расслабленном спокойствии чувствовалась упругая сила, и вожак невольно отметил, что для неженки, похожего на девчонку, у него, пожалуй, слишком резко очерчены скулы и подбородок. - Но если ты так хочешь, пожалуйста...

Он сделал стремительный шаг вперёд, навстречу кулаку, на лету поймал крепкое запястье противника, и уже через миг вожак с изумлением обнаружил, что лежит на земле, а мальчишка сидит на нём верхом и крепко держит его за руки.

- Ну как? Сдаёшься?

- Чёрт с тобой, сдаюсь... Пусти... - хватка тотчас ослабла, и предводитель смог подняться на ноги. Мальчишки подобрались поближе, ожидая знака броситься на чужака и отплатить за унижение своего атамана, но тот вдруг широко улыбнулся и протянул открытую ладонь.

- А ты парень ничего. Меня зовут Терри, - он схватил протянутую руку Лаэга и вдруг стиснул её так, что тот едва не вскрикнул от боли, но вовремя сдержался, спокойно глядя в лицо вожака. В тот же миг Терри почувствовал, как тонкие пальцы незнакомца сдавили его кисть, будто стальными тисками.

- Будем и дальше мериться силой или на этом закончим?

- Хватит... - Терри не хотел показывать, что ему больно, но терпеть, по правде говоря, было уже невмоготу. - Да отпусти же ты, полно, я пошутил!..

- Я тоже, - Лаэг примирительно придержал в своей ладони руку вожака, и тот с удивлением почувствовал, что боль ушла, словно растворившись в прохладных пальцах незнакомца. - Меня зовут Рори.

Он назвался именем, которое Колин придумал ему перед вылазкой на ярмарку (хотя в этом и не было особой нужды). Терри выпустил руку Лаэга и с изумлением уставился на него.

- И откуда ты такой взялся, Рори?

Лаэг неопределенно махнул рукой на север, туда, где должны были находиться долина, в которой жил Колин, и Зачарованные Скалы. Терри покачал головой.

- И что... у вас там все такие чудные?

Лаэг пожал плечами, но Терри, не дожидаясь ответа, продолжал:

- Нет, ты не думай, ты парень что надо, но ты точно не как все. Так что у тебя за дела здесь в городе?

- Брата ищу, - Лаэг вдруг снова испугался за Колина. - Вы не встречали его?

Мальчишки переглянулись, и Терри снова покачал головой.

- Не знаю... Если он такой же чудик, как ты, то точно не встречали, не в обиду будь сказано...

- Может, и чудик, - Лаэг улыбнулся. - Но мы не очень похожи. Ему лет десять, ростом чуть пониже тебя, - он кивнул на одного из мальчишек. - Глаза голубые, волосы рыжие, веснушки... Должен быть в коричневом плаще, вроде моего... - он замолчал, припоминая другие приметы Колина, но Терри замотал головой:

- Нет, точно не видели, - и, поймав недоверчивый взгляд Лаэга, слегка виновато добавил:

- Ты, наверное, думаешь, что мы и с ним... как с тобой? Не бойся, мы тех, кто младше, не трогаем... Если бы моего брата кто обидел, я бы тоже не спустил, - он посмотрел на кареглазого малыша, и тот, подобравшись поближе, обхватил обеими руками локоть брата. А один из мальчишек, востроносый и смуглый, как галка, вдруг сказал:

- Если ты из Высоких Земель, то почему через Западные ворота? Это дорога к морю, я знаю, мы ездили с отцом...

- Ну да. А какая дорога ведёт к королевскому дворцу? - у Лаэга отлегло от сердца: Колин здесь действительно не проходил.

- Вот по этой улице пойдешь всё прямо, прямо, как раз выйдешь на площадь перед воротами... А тебе зачем? - Терри с интересом уставился на Лаэга. Тот промолчал, неопредёленно пожав плечами.

- Служишь знатному господину? - с уважением спросил Терри. - А по повадке будто и сам из благородных...

- Может быть... Неважно... - Лаэг не спеша выдернул из земли оба ножа и кинжал, вытер о голенище сапога, спрятал обратно в ножны. Подошел к Снежной Звезде, потрепал по узкой морде, взялся за гриву, собираясь вскочить верхом, но вдруг, словно что-то вспомнив, отстегнул от плаща серебряную застёжку с зелёным камнем.

- Вот... Денег у меня и правда нет. Если хотите, продайте, разделите на всех...

Терри взял брошь, повертел в руках с видом знатока, потом протянул обратно.

- Редкая работа. Возьми, мы пошутили, а тебе нужнее. Что мы, нищие или разбойники какие?.. Если вас с братом кто обидит, ты скажи, мы разберёмся. Зайдешь в кузницу к Айлилю, я у него в подмастерьях... Если надо, всю улицу соберём...

- Спасибо, - Лаэг с грустной иронией подумал, что "разобраться" здесь, пожалуй, не под силу ни Терри с его компанией, ни всей их улице.

- Благородный, а без седла ездишь, - сказал вдруг похожий на галку паренёк, указывая пальцем на Снежную Звезду. А его приятель застенчиво добавил:

- Мы потому и привязались, что подумали, ты эту лошадь у кого-то увёл. Коняга-то на загляденье, только важные господа охлюпкой не ездят...

- Я привык, - Лаэг, подтянувшись на руках, легко вскочил на лошадь. - Прощайте, ребята, может, увидимся... Прощай, Терри.

- Удачи тебе, - с деланной небрежностью бросил вожак. - Слушай, а как это ты меня сейчас свалил? Покажешь?

- Сейчас некогда. Но если увидимся, покажу...

- Меня на этой улице никто победить не может, - не без хвастовства заявил Терри. - Разве что Айлиль. Но если Айлилю захочется задать мне колотушек, ему-то уж никто не сможет помешать! - добавил он со смехом.

Развернулся и пошёл, небрежно посвистывая, чтобы недавний противник не мог заметить охватившего его внезапного сожаления...

 

Глава 11. БЕЛЫЙ ПЁС.

 

Над башнями развевались разноцветные стяги. Подготовка к празднику была в полном разгаре. По давней традиции в день Пятидесятницы в столицу съезжались верные королевские вассалы, и благородные рыцари, прославленные в дальних странствиях, рассказывали на пиру о своих подвигах и мерились силой в потешных поединках. На пустыре, издавна служившем местом для турниров, уже натянули алый шёлковый полог, поставив под ним кресла для членов королевской семьи и скамьи для благородных зрителей, и оруженосцы начищали мелом сверкающие на солнце доспехи. В замке заканчивались последние приготовления к балу, и побледневшие от ответственности юные пажи расставляли по залу массивные шандалы с дорогими свечами из чистейшего белого воска.

 Принцесса кружила по своим покоям, снова и снова, как убийца на место преступления, возвращаясь в комнату, где третий день, безучастно положив голову на лапы, лежал белый пёс. С Гвена давно сняли намордник, но конец цепи был прочно прикован к стальному кольцу, вделанному в каменный пол. Сэр Мэтью строго-настрого запретил ей подходить к псу, когда он был без намордника, но она всё равно часами просиживала возле Гвена, гладя его и шепча ласковые слова. Пёс не обращал внимания на ласку, и лакомства, которые приносила принцесса, так и высыхали в миске. Не прикасался он и к воде.

Старенький псарь, приходя, осматривал его, зорким взглядом отмечая и резко опавшие бока, и потускневшую шерсть, и мучительное прерывистое дыхание, и потухшие глаза, в которых читались признаки смертельной болезни, вызванной разбитым сердцем. Он клал перед ним истекающие кровью кусочки парного мяса и сахарные кости, приводил в покои игривых щенков, затевающих весёлую возню перед потерявшим интерес к жизни псом, и молодых сук в течке; стремясь пробудить охотничий инстинкт, запускал в покои живых кур и кроликов, однако всё было тщетно, и псарь уходил, горестно качая головой.

Он прожил долгую жизнь и знал все привычки собак, их горести и хвори, уча их и натаскивая, пестуя и выхаживая, как маленьких детей. Однажды он вылечил любимую борзую покойной королевы, укушенную на охоте бешеной лисицей. Любой другой на его месте, опасаясь заразы, прекратил бы муки борзой с помощью яда или удавки, а он разыскал в глухой горной деревушке полуслепого старичка-друида и, раздобыв нужные травы, сам приготовил под его руководством чудодейственное снадобье. Но здесь он был бессилен, и знал это.

Принцесса плакала, её воспитатель сердился, король уехал и до сих пор не возвращался, и псарь всё чаще, выходя из покоев принцессы, хмурился, вздыхал и что-то сердито ворчал себе под нос. Вот и сейчас, бросив беглый взгляд на лежащего Гвена и нетронутые лакомства в миске, он, присев на корточки, ощупал пересохший нос, взглянул, оттянув веки, в потускневшие глаза, и снова тяжко вздохнул.

- Что с ним, Морган? - тихо спросила принцесса. - Он умирает?

Старик грустно покивал головой, перебирая пальцами белоснежную шерсть на загривке неподвижного пса.

- Он болен, да? - допытывалась она. - Может быть, ты дашь ему какое-нибудь лекарство, и он выздоровеет? Папа рассказывал, как ты вылечил мамину борзую. Тогда никто-никто не верил, что можно что-то сделать, а ты нашёл какие-то травки, и собака поправилась...

Псарь вздохнул и снова покачал головой.

- Не гневайтесь, госпожа. Я, конечно, могу дать лекарство. Насильно волью, если хотите... Только бесполезно всё это, потому как он не болен...

- Как это не болен? Ты же сам говорил, он может умереть.

- Говорил... Только это не такая болезнь, как все другие. Если кто-нибудь жить не хочет, то тут никакими травками не поможешь, хоть это собака, хоть человек. Тут, моя маленькая госпожа, другое лекарство потребно...

- Не хочет жить? - поразилась принцесса. - Как это не хочет? Ведь он... - она слегка замялась. Впервые у неё появилось смутное ощущение, что она делает что-то не так или о чём-то не догадывается, однако она продолжила:

- Ну... я хочу сказать, у него всё есть, ему тепло, я даю ему еду, а когда он немножко привыкнет ко мне, мы с папой возьмем его с собой в лес... И потом... ведь я люблю его... - принцесса осеклась, снова ощутив неясный укол в сердце. Старик внимательно посмотрел на неё. Раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал и, сердито насупившись, с тяжким вздохом: «Э-э-э!..» - снова безнадёжно махнул рукой. Он был старым слугой и мог позволить себе недовольство. Принцесса схватила его за узловатую морщинистую руку.

- Ну что, что, Морган? - чуть не плача, заговорила она. - Ты хотел что-то сказать, говори! Сделай же что-нибудь, ведь он так умрёт... Скажи мне, что нужно, я всё для него сделаю...

Старый псарь молчал, глядя куда-то вдаль мимо неё. Его молчание показалось ей невыносимым. Она не знала, что верный слуга решал в тот момент очень трудную задачу: как сказать маленькой госпоже всю правду и не ранить этой правдой её неокрепшее сердечко.

- Скажи же, Морган, ну пожалуйста, не мучь меня! - настаивала она.

- Я вам вот что скажу, госпожа, - сказал он наконец тоном человека, который долго пытался принять какое-то решение, и наконец решился. - Дело это, конечно, ваше, вы как хотите... Тоскует он по хозяину, жить без него не может. Вот вы говорите, что любите, а только любовь-то, её на цепи не держат... Помрёт у вас здесь собака, и ничего с этим не поделаешь, хоть вы меня бейте, хоть убейте... Разве только Господь чудо какое сотворит... Так что вы, конечно, как знаете, воля ваша... Я вам тут не указчик...

- Так что же мне делать, Морган? - тихо спросила принцесса, беспомощно глядя на него. - Может быть... мне что его, обратно вернуть? - почти шёпотом выкрикнула она и сердитым глотком попыталась загнать назад подступившие слёзы. Старик с бесконечной жалостью посмотрел в её полные отчаяния серые глаза своими, блёкло-синими, выцветшими от времени и пристрастия к выпивке, и вдруг нежным порывистым жестом притянул к себе голову принцессы. С судорожным вздохом она уткнулась лицом в его куртку из сыромятной кожи, старую, пахнущую псиной, в пятнах от свечного сала и пролитого эля. Морган бережно гладил мягкие золотистые кудри, и сердце его тяжко заныло и забухало в груди, сбиваясь с ритма, как нередко бывало в последние годы.

Он помнил её отца десятилетним мальчишкой, и она выросла у него на глазах; он таскал её на руках, она прибегала к нему на псарню, когда нужно было поплакать и пожаловаться на разбитую коленку или очередную нотацию сэра Мэтью, и дряхлый злющий волкодав, не подпускавший к себе никого, кроме Моргана и покойного короля, отца Эдвина, примостившись рядом, слизывал с детских щёк солёные слёзы и время от времени глухо рычал, всем видом показывая, что не прочь разорвать на куски негодяя, посмевшего обидеть маленькую госпожу. Морган сам иногда чувствовал себя рядом с ней чем-то вроде такого же вот старого пса, но теперь он понимал, что не может помочь ничем. И где-то в глубине грыз маленький червячок сомнения: не был ли он жесток с малышкой, не пытался ли давить на неё, заставляя сделать выбор? Да и его ли это дело - вмешиваться в дела господ?

- Я не знаю, - мягко произнёс он. Осторожно отстранил её от себя и вышел, прикрыв за собой дверь.

Принцесса осталась одна. Вернее, наедине с Гвеном, лежащим на коврике рядом с вделанным в пол кольцом, к которому был прикован конец цепи, и нетронутой миской воды. Воспалённые глаза пса были незряче уставлены куда-то в пространство, мимо, а может быть, даже сквозь неё, словно он видел что-то, незримое или, быть может, несуществующее для той, что находилась с ним рядом.

Ей вдруг стало страшно оставаться одной возле этого неподвижного тела, как это было в раннем детстве, когда хоронили маму, и она боялась, что все вдруг уйдут из часовни, где поставили гроб, и она окажется наедине с тем непонятным и чужим, в которое вдруг превратилась мама. Скоро, очень скоро жизнь уйдет и из Гвена, и вместо жизнерадостного, полного силы и спокойного достоинства существа, которое она видела в горах, на полу останется лежать груда потускневшего меха с погасшими остекленевшими глазами, как у тех зверей, которых приносили с охоты. И виной этому будет она, принцесса...

- Неправда! - вслух произнесла она, тряхнув головой. - Он... он сам... Я... не хотела, я...

Пёс не шелохнулся, но принцессе показалось, будто в глазах его промелькнула живая искра, и взгляд, обращенный в пространство, на миг устремился на неё, но тут же вновь погас, как гасит рассудок пробудившуюся было бесплодную надежду. На какое-то мгновение её поразила безумная мысль, что, может быть, белый пёс просто не пожелал, использовав краткий миг сомнения, молить её о пощаде. Она даже застонала, изо всех сил сжав кулаки, - от несправедливости и мучительной жалости к себе. Всё это нечестно. Нечестно... Она не заслужила этого. Ну почему, почему всё не может складываться так, как ей хочется? Почему она так несчастна и одинока?!..

Ведь всё могло быть так просто: зелёная равнина с цветущим вереском, белый пёс, бегущий впереди её пони, пышный хвост развевает ветер... Он ходил бы за ней, как друг, хранил, как верный слуга, она кормила бы его из рук, чесала бы серебряным гребешком снежную переливчатую шерсть, а он смотрел бы на неё золотистыми преданными глазами, касался ладони влажным чёрным носом... Не будет этого. Она принесет ему смерть... смерть... Слёзы потекли по её щекам, горько-солёными каплями просачиваясь сквозь крепко закушенные губы... Гвен, ну почему ты так жесток со мной?..

Несмотря на старательно растравляемую жалость к себе, сердце принцессы вновь пронзила мгновенная боль. Потому что жестокой на самом деле оказывалась она... Нет! Видит Бог, она не хотела этого. Белый пёс сам отверг её дружбу, её кров и её пищу, сам обрёк себя на медленное и мучительное умирание от голода и жажды... Она не приговаривала его к смерти - так почему же она сидит перед ним, словно тюремщик, словно палач, пытающийся одолеть сопротивление узника? Почему, Гвен?..

Гвен не отвечал. И в безмолвии его не было глухой враждебности пленника, готового при первом же случае вцепиться мучителю в горло, однако сознающего, что это отнюдь не улучшит его положения. Будь на её месте солдаты, которые привезли Гвена сюда, сэр Мэтью или даже король, возможно, так бы оно и было, но в том, что исходило от недвижного пса, принцесса с изумлением уловила даже нечто, похожее на сочувствие к тому, что творилось в её душе. Белый пёс понимал её и прощал, прощал заранее, каким бы ни было принятое ею решение. А может, ей только это казалось. Она больше не пыталась его уговаривать, ласкать, обнимать за шею - всё это не имело смысла. Если она и приблизится к нему, то только затем, чтобы сделать то, что делает сейчас... То, что делает сейчас, когда, путаясь в густой шерсти, расстёгивает дрожащими руками позолоченный замочек ошейника, связывающего Гвена с тяжёлой железной цепью...

- Пойдём, - произнесла она и громко всхлипнула, поднимаясь с колен. - Пойдём, я выпущу тебя на волю...

 

 

Глава 12. ВОЛШЕБНЫЙ ЛОСОСЬ.

 

...Это был день его десятилетия, день, когда ему впервые подарили настоящего коня вместо смирных гривастых пони, на которых он ездил с раннего детства. Лиловый блеск в глазах молодого, едва объезженного жеребчика, его тщательно вычищенная лоснящаяся шерсть. Праздничное ощущение новенького скрипучего седла, звон серебряных колечек в сбруе. Ветер, летящий навстречу, гибкие тела борзых, простёртые над осенней землей в стремительном азарте погони...

Эта охота была устроена в его честь, но он, как и его дочь сейчас, не слишком любил эту благородную потеху: после того, как в пять лет, впервые взятый на охоту, увидел прямо перед собой глаза умирающего оленя. Наследнику не подобало распускать нюни, - он знал это и тогда, и ничем не выдал своих чувств, но эти глаза, влажные и дико косящие, полные муки и звериного смертного изумления, долго снились ему по ночам, и потом он, презирая, впрочем, себя за слабость, старался избегать подобных сцен, как бы случайно отставая от погони или находя предлог, чтобы вернуться домой. Позже он пересилил себя и смог по-настоящему оценить эту забаву, достойную мужчин и королей.

Он оторвался от охоты в тот момент, когда протрубил рог, собаки, почуяв зверя, с лаем сорвались с места, и охотники, устремившиеся вслед, вряд ли должны были скоро заметить его отсутствие. Свернув на узкую тропку между зарослями орешника, Эдвин направил коня к видневшейся впереди прогалине с маленьким лесным озером, глубоким и студёным от питавших его родников. Летом он как-то нарвал и принёс матери целую охапку золотистых кувшинок и белых водяных лилий на длинных упругих стеблях (сэр Мэтью тогда долго отчитывал его за промокшую и заляпанную грязью одежду и сапоги, но матушка обрадовалась).

Сейчас кувшинки отцвели, но если долго сидеть на бережку среди камышей, молчаливой стражей обступивших озеро, то в чёрном зеркале омута можно разглядеть стремительные тени рыб, всплывающих на поверхность, чтобы поохотиться за насекомыми. Когда-то няня рассказывала сказку о герое, добывшем чудесного лосося, который проглотил волшебный орех мудрости[8], и когда в воду время от времени звонко плюхались созревшие орехи, Эдвин с благоговейным страхом вспоминал эту историю. Быть может, такая же старая и мудрая рыба ещё живет здесь в омуте, ожидая смельчака, готового принять в себя таинственный дар силы и пророчества? Мечтать о волшебном лососе он, впрочем, перестал тогда же, когда научился охотиться с борзыми...

Внезапно ветки впереди затрещали, и на тропинку в смертельном ужасе выскочил заяц, метнувшись почти под самые копыта его коня; за ним вылетела лисица, и оба зверя скрылись в густом орешнике, окаймлявшем тропу. Конь, захрапев, метнулся вбок и понёс, не разбирая дороги, не обращая внимания на перепуганного мальчишку, худенькими руками изо всех сил натягивающего повод. Принц не закричал и не позвал на помощь: слишком слабый, чтобы остановить коня, он старался лишь удержаться в седле, увёртываясь по мере возможности от хлещущих по лицу веток. Он был хорошим наездником и знал это. С ним ничего не случится, конь не унесёт его слишком далеко, главное только не упасть, удержаться...

Он успел подумать об этом, когда перед его лицом вдруг возник низко нависший сук дерева с толстой бугристой корой, по которой ползла, хрупко переламываясь пополам, маленькая серая гусеница. Эдвин инстинктивно втянул голову в плечи, но было слишком поздно, и мир, сотрясённый ударом, полыхнул перед глазами ослепительной звездой. И стало темно.

...Сознание возвращалось медленно, просачиваясь сквозь тягучую ноющую боль, толстым шаром окутавшую голову, как проникает утро сквозь плотно задёрнутые занавески. Свет дрожал на ресницах, пробиваясь и вновь ускользая. Раздирая вязкий войлок тьмы, принц застонал и открыл глаза. Он лежал один, конь убежал, и голосов загонщиков тоже не было слышно. Сцепив зубы, подтянулся на руках и сел (деревья, качнувшись, на мгновение исчезли в колеблющемся мареве), осторожно ощупал голову. Огромная шишка на лбу кровоточила, но не сильно. Попытался встать на ноги, но тут же рухнул, вскрикнув от резкой боли, пронзившей левую щиколотку. От нахлынувшей дурноты его вырвало. Он отдышался, перемогая спазмы, тупой болью отдающиеся в голове. Стараясь не потревожить покалеченную ногу, отполз в сторону, прислонившись спиной к высокому пню. Это отняло много сил, и снова замутило. Он заплакал - не столько от боли, сколько от обиды и унизительной беспомощности. Эдвин не сомневался, что его скоро найдут, но таким нелепым и невыносимым казалось это положение, и даже позвать на помощь не было сил.

От слёз, впрочем, было ещё хуже. Он перестал всхлипывать и прислушался. Где-то в глубине леса, сначала на границе слышимости, а затем отчётливо возник приближающийся топот конских копыт, словно лошадь шла спокойным шагом. Если вернётся его конь, то можно вскарабкаться на пень и с него закинуть больную ногу на седло... Вот только подтянуться бы... А может, это ищут его? Морган, Ральф, сэр Мэтью или даже отец?..

- Э-эй!.. Я зде-е...

Снова накатила тошнота, и Эдвин бессильно откинулся на ствол дерева, сглатывая слёзы и хватая воздух ртом.

Конь был не его. Вороной, без единой отметинки, и лишь в гриве словно запутались серебряные искры. И в светлых глазах всадника он уловил этот ночной отблеск - звёздный блик на поверхности моря. Тёмно-зелёный плащ, охотничья куртка из коричневой замши, высокие сапоги, чёрные волосы растрепались на ветру. Из украшений - только застёжка на плаще, да ещё, когда незнакомец вскинул руку, отводя ветку от лица, на запястье блеснуло золото.

Эдвин поспешно вытер мокрые глаза: не стоило демонстрировать свою слабость перед подданными, - однако незнакомец не обратил на его слёзы никакого внимания. Спрыгнув с коня, он наклонился над принцем.

- Тебе больно, малыш? Не бойся, я не причиню тебе зла...

На лоб легла большая тёплая ладонь, и вскоре Эдвин почувствовал, что мучительная гудящая боль куда-то исчезла, и рассеялся туман перед глазами, словно унесённый прохладным утренним ветерком. Незнакомец поднёс к его губам горлышко плоской серебряной фляжки, и принц недоверчиво дёрнулся, скосив глаза на своего неожиданного благодетеля: что там, вдруг колдовское зелье? Никакого особого запаха он, во всяком случае, не ощутил: едва уловимый свежий аромат родниковой воды... Незнакомец понял его.

- Не бойся, это вода...

 Вода была чистой и прохладной, но зубов не ломила, несмотря на мелкие капельки, покрывшие запотевшую фляжку.

- Ты ударился головой о сук и упал с коня, верно?.. Давай посмотрим, что там с твоей ногой...

Опустившись на землю, незнакомец положил больную ногу принца к себе на колено и аккуратно расшнуровал башмак (Эдвин мысленно возблагодарил небо за то, что не надел утром сапоги). Длинные ловкие пальцы уверенно, но осторожно ощупали повреждённый сустав, и принц удивился, что почти не чувствует боли. Но он уже вывихивал себе кисть, упражняясь с деревянным мечом, и, когда одна рука незнакомца крепко охватила лодыжку, а другая взялась за пятку, понял, что последует за этим. Он напрягся, ожидая болезненного рывка, но ощутил лишь разлившееся по ноге тепло и услышал слабый щелчок вставшей на место кости. Ахнул от неожиданности, и незнакомец с тревогой заглянул ему в лицо.

- В чём дело? Больно? Прости, теперь уже всё позади...

- Совсем нет, - слегка пристыженно сказал Эдвин. - Ты, наверное, волшебник. Или святой, как Кормак из Яблоневой часовни. Но ты не похож на монаха...

- Верно, не похож, - незнакомец улыбнулся. Вытянул из поясной сумки узкую полосу ткани и принялся ловко бинтовать его щиколотку. Эдвин разглядел браслет - широкую полосу кованого золота - на его правой руке, и выгравированную на браслете крылатую ящерку с рубиновыми глазками. Закончив перевязку, его неожиданный благодетель удовлетворённо оглядел свою работу и выпрямился.

- Вот и всё. Я видел следы твоей лошади, они ведут в сторону, куда скрылись охотники. Если её уже поймали, там, наверное, большой переполох...

- Наверное, - Эдвин через силу улыбнулся и осторожно помотал головой. Боль не возвращалась, но слабость ещё давала о себе знать. Могучими руками (Эдвин ощутил их силу) незнакомец вскинул принца на спину своего коня. Вскочил сам позади него и легонько тронул пятками бока своего скакуна. Вороной двинулся шагом по тропинке.

- Куда ты меня везёшь? - немного погодя спросил принц, впрочем, без особой тревоги. Незнакомец вызывал в нём какое-то безотчётное доверие, да и вряд ли злодей, вздумавший похитить королевского сына, стал бы так заботливо помогать ему. К тому же, если разум принцу ещё не изменил, ехали они именно в том направлении, где должны были находиться отец и охотники. Незнакомец ободряюще улыбнулся ему и ответил:

- Домой...

Наверное, бешеная скачка на обезумевшем от испуга гнедом продолжалась недолго, просто время, как это бывает в минуты смертельной опасности или напряжения всех физических и душевных сил, замедлило для Эдвина свой бег. Потому что едва они с незнакомцем и его конем вынырнули из зарослей орешника, начинающихся сразу за поляной, глазам его открылась знакомая просека, а вскоре издали донеслись лай собак и голоса охотников. Но теперь они звучали иначе: азартные возгласы и улюлюканье загонщиков сменились тревожной перекличкой голосов, звавших кого-то в чаще леса. Очевидно, незнакомец был прав: поиски пропавшего принца были в полном разгаре.

- Принц Эдвин! Ваше высочество!!..

Голос отцовского оруженосца Ральфа раздался совсем близко, за деревьями, и принц радостно обернулся к незнакомцу:

- Слышишь? Храни тебя Бог! Ты ведь поедешь с нами во дворец? Ты спас меня, и отец наградит тебя золотом!..

Он хотел прибавить, что сегодня - день его рождения, но незнакомец снова улыбнулся и отрицательно покачал головой. Соскочил с коня, поймал соскользнувшего вслед за ним мальчика и осторожно усадил его в низкую развилку толстого раскидистого вяза.

- Подожди скакать, принц, нога ещё не окрепла. Благодарю тебя за приглашение. Здесь они тебя найдут. Прощай.

- Постой!.. - растерянно пробормотал было принц, но было уже поздно. Незнакомец легко вскочил на спину вороного, помахал Эдвину рукой и скрылся в зарослях. Принц смотрел ему вслед с непонятной грустью. Какое-то странное чувство сиротства охватило его, словно вместе с незнакомцем от него уходило что-то таинственное и хорошее, о чём он смутно знал всю свою десятилетнюю жизнь, и чему не было места в настоящей взрослой жизни, о которой любил говорить сэр Мэтью. Что-то из нянюшкиных сказок и его ребячьих грёз о волшебной рыбе, что обитала в лесном озере...

Новый оклик Ральфа вывел его из оцепенения. Он набрал в грудь воздуха, прислушался с опаской: не болит ли голова, - и закричал в ответ.

 

*      *      *

Коня, сбежавшего от Эдвина, поймали примерно за полчаса до того, как несказанно гордый оруженосец привёз на своем седле пострадавшего принца. Лёгкое растяжение связок, что осталось после вывиха, прошло через несколько дней, и королевский врач, кажется, остался убеждён, что только им принц и отделался после своего падения с коня, не считая нескольких синяков и ссадины на лбу, - остальное, мол, мальчишечья фантазия, вызванная небольшим помрачением рассудка вследствие ушиба и нервного потрясения. Отец, правда, когда Эдвин рассказал о таинственном незнакомце, который помог ему и скрылся при приближении Ральфа, нахмурил брови и отдал было распоряжение прочесать лес, но ни о разбойниках, ни о мятежных дворянах, скрывающихся от королевского правосудия (а судя по облику и манерам, незнакомец был далеко не простолюдином), в округе давно не слыхивали, и в конце концов все сошлись на том, что единственной причиной, побудившей неизвестного доброжелателя избегать встречи с королем, было благородное стремление остаться бескорыстным.

Таким образом, о происшествии благополучно забыли, и даже сам Эдвин, спустя годы, стал сомневаться, была ли на самом деле эта встреча, не пригрезился ли ему в беспамятстве, упавшему с коня, высокий незнакомец в тёмно-зелёном плаще? Но долго ещё вспоминалось, будоража неокрепшую душу, то странное чувство, испытанное им при расставании с незнакомцем, но и оно исчезало помаленьку, уступая обыденности и новым заботам будущего наследника престола.

Теперь, возвращаясь домой после разговора с королем эльфов, в котором он неожиданно узнал своего тогдашнего спасителя, Эдвин знал: чувство это никуда не уходило, - а, услышав наконец историю своего дальнего предка, рассказанную его соратником и побратимом, заново вспомнил и пережил свои мальчишечьи грёзы у портрета Эдвина Юного; но теперь действительные события последних дней и детские мечты вдруг сложились в целостную картину, в которой он, взрослый, теперешний Эдвин, играл не слишком достойную роль.

Остро, как боль, нахлынула тоска: по смелости и доброте, по любви и пониманию, по беззаветной преданности и благородству, по жизни, уходящей мимо, как вода сквозь пальцы. Ему захотелось застонать, обхватив голову руками, от страшной догадки: а ведь он за свои тридцать с лишним лет так и не жил по-настоящему!.. Даже предначертанную ему с рождения роль властителя выбрала за него судьба, не оставив ни малейшего шанса что-либо изменить...

В наследство ему досталась страна благодатная, спокойная, с устоявшимися законами и традициями, с отлаженным механизмом правления, без сколько-нибудь серьёзных внешних врагов, без смут и мятежей... Случалось, правда, утихомиривать стычки между кланами в глухих горных уголках, где ещё сильны были законы кровной мести... Судить старался, по возможности, справедливо, принимал послов, искал дружбы могущественных соседей... Налогов не повышал, подданных старался лишний раз не обидеть... Кроме того случая с белым псом, но тогда он искренне думал, что совершит благодеяние, озолотив сироту... Не его вина в том, что подвигов, о которых он мечтал в детстве, на его век не хватило, и ему не пришлось в четырнадцать лет, не найдя поддержки у боязливых и равнодушных соседей, сотворить чудо своими же руками, как это делали герои древних сказаний...

Только теперь он сообразил, что снова лжёт. Легенда творилась сегодня, под священным дубом у древнего источника, и то, что происходило в его душе, было настолько же весомее того, что он до сих пор считал своей настоящей жизнью, насколько свет ясного дня ярче чадящего светильника, вынесенного из тёмного подвала под сияющее солнце. Он, и только он волен совершить для себя новое чудо, вырвавшись из подземелья в поднебесный простор, озарённый солнцем и звёздами...

Он любил свою жену, но её не стало, и боль от этой потери была настолько сильной, что он постарался впредь оградить себя от подобных потрясений, не допуская в свою душу никого, кроме, может быть, маленькой дочки (да и её, если честно, бросил на произвол судьбы и сэра Мэтью, откупаясь время от времени дорогими подарками). Теперь он понимал, что, оберегая себя от боли, он лишился и возможности радоваться, а, полностью отождествив себя с разумным и благополучным двойником, действующим в созданном им мире, наглухо закрыл двери в тот мир, где жил когда-то мальчик Эдвин, мечтавший хоть одним глазком увидеть мелькнувшую на тёмной глади лесного озера спину волшебного лосося. И другой Эдвин, бесстрашный юный король, сумевший в свои четырнадцать лет понять и совершить нечто такое, за что о нём до сих пор рассказывают легенды. И леди Гвендолен...

«При чём тут леди Гвендолен?» - спросил кто-то внутри него, но Эдвин уже не слушал. Солнце светило ярко, и вновь открытый мир смеялся, искрился и сверкал всеми красками, словно омытый яростным весенним ливнем. Горело и жгло, сгорая в солнечном пламени и снова рождаясь, что-то и в нём самом, причиняя неимоверную боль и дикую радость, и в какой-то миг он сам испугался: не может этого быть! Возможно ли так любить ту, о которой всего несколько часов назад он думал с такой злостью и раздражением? Он не ожидал, что произнесёт слово «любовь», думая о леди Гвендолен, и оно поразило его, вызвав окатившую лицо горячую волну, но не испугало.

Всё встало на свои места, и теперь он ясно видел даже природу собственной недавней злости. Она, одна из немногих в привычном ему мире, была подобна свету, затмевающему чадящий фитилёк вынесенной на солнце лампы, и милость её и сила грозили разрушить тщательно созданную им стену безопасности и фальши. Теперь этот мир рухнул, и преград больше не существовало. Он вспомнил, как нежно и застенчиво улыбалась она, встречая его в коридорах дворца, как опускала глаза, стыдясь таящихся в глубине чувств, как горячо и бесстрашно отстаивала перед ним сегодня угасающую жизнь белого пса, и ощутил мучительный стыд за свою недавнюю тупость и жестокость. Каким бессердечным скотом он был, когда насмешливо отчитывал её за фантазии, которыми она забивает голову принцессе!.. Когда слушал злобные сплетни сэра Мэтью и, как и сам сэр Мэтью, ненавидел её за то, что она лучше его, за то, что он - что уж там говорить! - недостоин её во всех отношениях. Он относился к женщинам как победитель, как владыка, берущий предназначенное ему по праву, и не заметил, а точнее - не пожелал заметить того, что предлагалось ему как дар. И - теперь это было ему окончательно ясно - он поступит, как последний трус, если снова этот дар отвергнет...

Его дочь была зорче, чем он. Он вспомнил, как впервые испытал мучительный укол ревности, увидев леди Гвендолен и принцессу склонившимися вместе над струнами лютни: леди Гвендолен показывала принцессе какой-то аккорд. Два голоса: женский, высокий и тёплый, как вино в хрустале, и детский, серебристый и непрочный, - повели вместе начало какой-то музыкальной фразы и внезапно, оборвав неверную ноту, дружно рассмеялись, и золотистая кудрявая головка трогательно доверчивым движением прижалась к синему шёлку платья леди Гвендолен. Тогда он почти рассердился на свою дочь: для него слишком свежей была память о прежней жене, и он почувствовал себя преданным. Ему и не пришло в голову, а точнее, он и сам не пожелал себе признаться, что в тот момент, заглядевшись на этих двоих, он поймал себя на мысли, показавшейся ему кощунственной по отношению к памяти Флидас. Хотя вниманием придворных дам, наперебой старающихся утешить вдовеющего короля, надо заметить, не пренебрегал, оправдывая себя тем, что он, дескать, «взрослый мужчина»...

Всё изменилось, и он знал теперь, что Флидас поняла бы его и простила, и не только ради маленькой дочки, которой, как ни крути, нужна мать. Или ради государства, которому нужна королева, способная родить принца-наследника... Все эти доводы, которые сейчас привычно подсовывал ему смятенный разум (хотя, несомненно, правильные и благородные), словно отступали, растворяясь в том большом и едином, затопившем всё его существо. Вновь обретенная любовь не ослабила его, как он боялся, ибо сокрушила она только старое и непрочное, а его самого окрылила, придав новый смысл каждому его действию. С изумлением он постигал теперь, что в смирении рождается сила, и радость, и милосердие, а источник любви - в свободе, а не в нужде. О белом псе и его маленьком хозяине он почти не думал: он знал теперь, что делать, и знал, что сумеет убедить свою дочь.

Разумеется, Эдвин не был бы человеком, если бы хоть на миг не попытался приписать своё теперешнее состояние какому-либо незаметному волшебству, сотворённому над ним королём эльфов. «Он околдовал тебя, - нашёптывал кто-то внутри, - он диктует тебе свою волю. Смотри, сначала ты позволишь этим мыслям овладеть тобой, а потом станешь его покорным рабом...» От этого голоса он просто отмахнулся, как от назойливой мухи. К тому, что внезапно всплыло со дна его души и сознания, сегодняшний разговор с королём эльфов не имел никакого отношения, - вернее, встреча эта послужила лишь толчком, не больше, пробудив знания и чувства, что жили в нём изначально.

Подобно слепому, вновь обретшему зрение, он заново постигал мир, открывая в нём всё новые и новые невиданные раньше детали и оттенки, и радовался им, словно ребёнок. Камень, цветок, золотисто-зелёный жук, пролетевший над гривой его коня, облако, напоминающее голову великана, собственная рука, сжимающая повод, - всё было, как в первый день творения, - и хорошо знакомая дорога, по которой он любил кататься верхом, открыла свой тайный смысл, назначение Дороги - связывать не только точки земного мира, но и грани души. С удивлением он обнаружил, что этот обратный путь не становился для него возвращением из мифа в реальный мир в обычном понимании: миф и явь непостижимым образом слились воедино, породив новую, но странно знакомую реальность, в которой было место и королю эльфов, и повседневным заботам, и дочери, и леди Гвендолен, и озеру с волшебным лососем, и охоте с борзыми... Никогда ещё возвращение домой не пугало и не радовало его так, как теперь...

 Король облизнул пересохшие губы и глубоко вздохнул, унимая отчаянный стук сердца. Потом выпрямился в седле и пустил коня галопом...

 

Глава 13. ОТЕЦ И ДОЧЬ.

 

Первым, кого встретил Эдвин, вернувшись во дворец, оказался сэр Мэтью. Воспитатель дочери, как всегда, был вне себя от возмущения.

- Ваше величество!.. - закричал он, торопясь навстречу ему по коридору. - Я, конечно, не смею вам указывать, но отправиться на прогулку сейчас, когда для подготовки к празднику дорога каждая минута!.. Неужели вас так расстроило это досадное происшествие с витражом?

Король слегка поморщился, вновь услышав этот пронзительный голос. Но спросил спокойно и даже лениво:

- А что такого случилось, сэр Мэтью, в моё отсутствие? Пожар? Насколько мне известно, турнир начнётся в четыре часа пополудни, а сейчас, когда я проезжал мимо собора, часы били только два. Или без меня здесь ни на что уже не способны?

Ответить воспитателю было нечего. Механизм, отлаженный за долгие годы, работал превосходно, и королю действительно не нужно было самому таскать тяжёлые подсвечники, рубить мясо для пира или чистить парадные одежды. Приглашенные на праздник почётные гости прибыли ещё вчера, и Эдвин самолично принял их в тронном зале.

- И ещё, насколько мне известно, подготовка к празднику - дело не ваше, а распорядителя. Почему вы всё время встреваете в то, что вас не касается? - добил его Эдвин. Но сэр Мэтью не привык так легко сдавать свои позиции.

- Очевидно, потому, что я иногда оказываюсь бессилен в том, что касается моих прямых обязанностей, - язвительно произнёс он. - Пока вы... м-м-м... столь приятно проводили время, ваша драгоценная дочь выпустила из замка этого проклятого пса... за которого вы заплатили столь дорогую цену. Да, да, и я даже подозреваю, что её вынудили к этому, и вы прекрасно знаете, кто!.. А когда я попытался её остановить, она наговорила мне таких слов, каких благородной леди в её возрасте и знать не полагается, не то что произносить!.. И кому - мне, своему воспитателю!.. А теперь её высочество заперлась в своей спальне и никого не впускает. Кажется, она там плачет. Ваше величество, если вы хотите, чтобы я мог пресекать подобные безобразия, не прибегая к вашей помощи, вы должны позволить мне... гм... большую свободу действий!..

- Свободу действий, вот как, значит?.. - медленно проговорил король. Мгновенная радость осенила его - оттого, что не надо ничего объяснять принцессе. И тут же резануло беспокойство: каково ей теперь?.. - Так значит, свободу... - вновь раздумчиво произнес он, пронизывая взглядом маленькие, в тяжёлых веках, глазки сэра Мэтью. Он вспомнил, как в детстве боялся смотреть в эти глаза, и ему стало почти физически больно: как он мог доверить свою дочь - вот этому?.. Словно услышав его мысли, воспитатель пошел на попятную.

- Если вы думаете, что я совсем уж изверг и хочу обойтись с её высочеством так, как, если бы не ваше милосердие, следовало поступить с тем горским оборванцем, вы ошибаетесь, - произнёс он. - Хотя... были, как вы помните, времена, когда королевских детей воспитывали розгами и не считали это чем-то из ряда вон выходящим. И будь это моя собственная дочь...

- Довольно, - холодно прервал его Эдвин, и воспитатель испуганно смолк, поняв, что снова сказал что-то не то. - Вы просили о свободе, и я вам её даю. Вы честно служили мне и моему отцу, и сегодня я данной мне властью освобождаю вас от этой службы. У вас, кажется, есть поместье где-то на юге?..

- Вы... вы гоните меня, ваше величество? - пробормотал сэр Мэтью, когда до него дошёл смысл королевских слов. Его и без того красное лицо пошло пятнами.

- Думайте так, если хотите. Ступайте к казначею и скажите, что я распорядился выдать вам всё, что вы сочтете достойной платой за службу... но не больше того, что вы сможете унести в руках. Я думаю, этого будет достаточно, чтобы вы не сочли меня неблагодарным...

- О, благодарность вашего величества не знает границ, - с едва скрываемым сарказмом произнёс бывший воспитатель, наклонив голову. - Но в чём, в чём же я всё-таки провинился перед вами, что вы так поспешно... и так безжалостно прогоняете меня?! - взвизгнул вдруг он, потеряв самообладание. - Я воспитал вас. И ваш покойный отец...

- Мой отец многого не знал. И я не говорил ему – потому что думал, что так и надо. А потом... оказался настолько глуп, что забыл то, что испытывал в детстве, находясь рядом с вами. И потому только доверил вам свою дочь. Я слишком многое забыл... Вы помните свое детство, сэр Мэтью?

- Детские глупости незачем помнить, - наставительно изрёк сэр Мэтью. - Я понял, Эдвин, вы не изменились. Вы всё такой же, каким были двадцать лет назад, когда убегали с уроков на озеро или на псарню. Вот и теперь, подчиняясь какой-то вашей... совершенно необоснованной неприязни ко мне, вы не думаете о будущем. Вы похожи на ребёнка, который обижается на лекаря с ланцетом и горькими пилюлями. А главное - кем, интересно знать, вы намерены меня заменить? Кто ещё в этой стране сумеет дать её высочеству образование, подобающее её достоинству и положению? Может быть, Морган? Или... - на лице педагога появилась кривая ухмылка. - Или, может, леди Гвендолен?..

Эдвину вдруг захотелось ударить по этой ухмыляющейся физиономии. Желание это было таким внезапным и сильным, что он сам испугался. Однако сдержался и произнес ровно и раздельно:

- Если я ещё раз услышу, сэр Мэтью, что вы в подобном тоне говорите о даме, я буду вынужден обойтись с вами, как мужчина с мужчиной. А что касается образования принцессы, то... вам не кажется, что для девочки в её возрасте учёность - не самое главное? Кстати, учителя, по-моему, найти не так уж трудно. Взять, например, Кори Мак-Грогана...

- Моего бывшего пажа? - на лице сэра Мэтью снова появилась пренебрежительная усмешка. - Поздравляю, вы не могли сделать лучшего выбора! Отец его, конечно, высокого рода, если можно так сказать о предводителе горных кланов, но юный Мак-Гроган всегда казался мне туповатым мальчишкой. Бывает, слова клещами не вытянешь...

- Просто он немного заикается. А вы изводили его, и он стеснялся говорить в вашем присутствии. Он недавно вернулся с материка, где, я слышал, весьма преуспел в науках. Славный юноша, из хорошей семьи, с отличными манерами и живым открытым лицом... не в пример тому забитому юнцу, каким он был лет семь назад. Кстати, что касается горных кланов, то не забывайте, что и мои предки из Высоких Земель...

- Довольно, - произнес сэр Мэтью со скорбным выражением. - Я вижу, наконец, что все мои усилия пропали даром. Вы ещё вспомните обо мне, ваше величество, и дай Бог, чтобы это произошло не слишком поздно. Я немедленно отправляюсь, хотя... право, не знаю, чем заслужил такую немилость. После стольких лет... - сэр Мэтью вдруг всхлипнул, и король с изумлением увидел слёзы на его лице.

- Я посвятил вам всю свою жизнь, - плакал толстяк. - У меня никогда не было ни жены, ни детей...

Эдвин подумал, что жены и детей у него не было, скорее всего, по другой причине, но промолчал, ощутив вдруг жалость к своему бывшему воспитателю.

- Ступайте, - сказал он уже мягче. - Вы ещё не стары, сэр Мэтью, и, я надеюсь, найдется достойная вдовушка или девица, которая полюбит вас и станет матерью ваших детей. Воспитайте их, как сочтёте нужным, а о своей дочери я позабочусь сам. И, будьте так любезны, не забудьте о своем вознаграждении. Прощайте.

Он отвесил сникшему воспитателю лёгкий поклон и стремительно зашагал вперёд по коридору. У дверей, ведущих в покои принцессы, ему попалась пожилая служанка.

- Ох, наконец-то, ваше величество! - чуть не плача, заговорила она. - Её-то высочество уже часа два как заперлись у себя в опочивальне и никого не пускают, только плачут. Я уж боюсь, как бы над собой ничего не сотворили, долго ли с расстройства-то?.. Может, хоть вам, батюшке своему, откроют, а, ваше величество?..

- Спасибо, Мэв. Не беспокойся, ступай, - король осторожно отстранил служанку и постучал согнутым пальцем в дверь комнаты.

- Дочка, открой, это я...

Он услышал торопливые спотыкающиеся шаги и скрежет ключа в замочной скважине.

- Папа...

Детские руки обвились вокруг его шеи, и на бархате плаща остались мокрые дорожки. Он захлопнул дверь перед носом встревоженной служанки, подхватил дочь на руки и, присев с ней на кровать, терпеливо и неумело гладил худенькие вздрагивающие плечи, пушистые спутанные волосы. Он не говорил ничего, просто обнимал её и ждал, когда она выплачется. Когда его дочь в последний раз так же безудержно и доверчиво рыдала у него на плече? Да, наверное, тогда, когда умерла Флидас, но тогда он и сам даже не пытался удержать струящихся по щекам слёз. Он вдруг поймал себя на мысли, что не помнит, плакала ли его дочь в последние годы по-настоящему, а не тогда, когда злилась, капризничала или пыталась выпросить что-нибудь. Но сейчас король понимал: сердце его дочери разрывает горе куда более серьёзное, нежели потеря очередной игрушки, пусть даже такой дорогой и красивой, как белый эльфийский пёс. Это жгло, мучительно искало выхода бремя первого в жизни выбора, впервые совершённого поступка... Принцесса перестала всхлипывать и подняла на него блестящие от слёз глаза.

- Он ушёл, папа...

- Я знаю, детка.

- Я отпустила его, и он ушёл. Папа, ну неужели я ему совсем-совсем не понравилась?

Король едва сдержался, чтобы не улыбнуться, услышав этот детский вопрос, но тут же сердце его мучительно сжалось: бедное заброшенное дитя!.. Неужели его дочь так одинока? Он пальцем отвёл с её лба золотистую вымокшую прядь, легонько прикоснулся губами, ощутив солоноватый привкус слёз. Сказал, тщательно подбирая слова:

- Он ушел не потому, что ты ему не понравилась. Он отправился к своему хозяину, который... у которого никого нет, кроме него. Ты хорошо сделала, дочка... Ты прости меня...

Она удивлённо посмотрела на него.

- За что, папа?

Эдвин улыбнулся.

- За многое.

Принцесса потёрлась мокрой щекой об отцовское плечо. Задумчиво дотронулась рукой до ожерелья короля эльфов у него на груди, легонько толкнула пальцем серебряный колокольчик с торчащими из чашечки цветка тычинками, каждая из которых была увенчана крошечным самоцветом.

- Знаешь, когда я была совсем маленькой, мне казалось, что, если до них дотронуться, они вот-вот зазвенят. Смешно, правда?

- Ты представляешь, я то же самое думал, когда был маленьким... - он не пытался ей подыгрывать, просто вспомнил, что в детстве действительно было так. - А знаешь, сегодня в горах я встретил короля эльфов. И говорил с ним...

Он начал рассказывать ей о сегодняшней встрече, не умолчав и о дружбе, связавшей их предка Эдвина Юного с эльфийским владыкой. Принцесса слушала, изумлённо приоткрыв рот. Глаза её высохли. Когда он закончил рассказ, она долго молчала. Затем медленно произнесла:

- Значит, леди Гвендолен говорила правду. Я так и скажу сэру Мэтью...

- Мы вместе скажем... - король улыбнулся, вспомнив недавний разговор с бывшим воспитателем дочери. Но упоминание о леди Гвендолен заставило его вспомнить о другом принятом сегодня решении...

- Послушай, малышка, - начал он, чувствуя, как забилось сердце. - Ты не будешь очень сердиться на меня, если я снова женюсь?

Он не ожидал бурного восторга, но испугался, увидев, как радостное изумление и доверие в её глазах сменилось отчуждением. Она отстранилась и некоторое время молча смотрела на него.

- И на ком же ты хочешь жениться? - сухо спросила она. - То есть, дело твоё, конечно, - добавила она, вспомнив Моргана. - Но мне всё же интересно...

- На леди Гвендолен, - выпалил он, чувствуя, что краснеет. И, сам испугавшись своего признания, поспешно добавил: - Если она, конечно, согласится...

Для своих десяти лет принцесса была крепкой и сильной девочкой. Пажам своего возраста она, во всяком случае, не уступала ни в беге, ни в верховой езде, ни в стрельбе из лёгкого охотничьего лука, и терпеть не могла, когда ей поддавались. Тоненькие руки обвились вокруг отцовской шеи и едва не задушили в объятиях.

- Ой, папа! Ну какой же ты молодец! Ты даже не представляешь, какая она хорошая. Ну конечно же, она согласится. Она тебя так любит!..

- Это... она сама тебе сказала? - слегка испугался Эдвин. Принцесса засмеялась.

- Ой, ну до чего же ты наивный! Да разве она скажет? Просто... ну это давно всем видно...

- Всем? - король сразу вспомнил злобные сплетни сэра Мэтью, и его покоробило. Ещё не хватало, чтобы на них показывали пальцем у него за спиной! На нас, отметил он машинально...

- Да ну не всем, а только некоторым. Она, конечно, от всех скрывает, но стоит увидеть, как она смотрит на тебя... А ты уже сказал ей?

- Нет ещё, - Эдвин ощутил укол совести. О чём бы ни болтали во дворце, и что бы там ни считала его дочь, он не имеет права говорить о женитьбе, как о чем-то решённом, пока сама Гвендолен не даст ему согласия... А вдруг теперь, после утреннего разговора, она и смотреть на него не захочет? Он вспомнил, каким тоном говорил с ней там, в Зелёной комнате, и лоб его покрылся холодным потом от стыда и ужаса перед собственной самоуверенной чёрствостью. Или откажет из гордости, благочестия или чувства долга перед памятью покойного мужа? Это ведь не леди Рагнелл или леди Мальвина, готовые на всё ради того, чтобы увенчать короной свои прелестные, но, увы, безмозглые головки... Принцесса пришла ему на помощь.

- Хочешь, я сама ей скажу?..

Эдвин рассмеялся.

- Нет, дочка, уж это-то я во всяком случае должен сделать сам.

- Ты пойдешь к ней прямо сейчас?

- Пойду. Только посижу немного с тобой, - радостный нервный холод вновь обжёг его, возвращая утраченную было решимость. - Нам ведь не так часто приходилось бывать вместе, дочка...

За окном раздался дребезжащий грохот, сопровождаемый глухим ударом о землю тяжёлого предмета. Принцесса первая сорвалась с места и подбежала к окну. На миг застыла на месте, словно не веря своим глазам. Потом удивленно выговорила:

- Ой... Вот это да!..

Король выглянул в окно.

Посреди внутреннего дворика, согнувшись в три погибели, стоял сэр Мэтью и, пыхтя, пытался взвалить себе на спину большой и, видимо, неподъёмный сундук. Стражники, разинув рты, ошеломлённо взирали на учёного мужа, шатающегося на полусогнутых ногах под непосильной тяжестью. Принцесса, не выдержав, хихикнула, впервые увидев своего наставника в таком положении, потом, зажав себе рот ладонью, испуганно взглянула на отца.

- Сэр Мэтью уезжает, - сказал Эдвин.

Отец и дочь посмотрели друг на друга и дружно расхохотались. Король крикнул сквозь смех:

- Дайте ему карету и пару лошадей! Да смотрите, чтобы лошади не надорвались прежде, чем сдвинут это с места!..

 

Глава 14. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ.

 

Солнце уже опустилось за вершину ближайшей горы, когда Колин входил в родное селение. Рядом с ним, то уносясь огромными скачками далеко в сторону, с наслаждением зарывая нос в благоуханную гущу вереска и фыркая от попавшей в ноздри пыльцы, то забегая вперёд, чтобы заглянуть хозяину в глаза, бежал Гвен.

С Лаэгом он простился три дня назад у перекрёстка дорог: тому нужно было возвращаться в Лунную гавань, - но перед этим они долго сидели на берегу маленькой речушки, протекавшей неподалёку от стен города, ожидая, пока измученный пёс утолит жажду и восстановит силы перед дорогой. Да и сам Колин, если честно, выйдя за городские ворота, вдруг почувствовал такую усталость, что свалился бы, если бы названый брат не поддержал его за плечи. Он шепнул что-то Снежной Звезде, та послушно опустилась на колени, и Лаэг на глазах у добродушно ухмыляющихся стражников взвалил друга вместе с Гвеном на её спину (Колин вспомнил, как охотники лэрда Мак-Дауэлла подвозили на сёдлах стремительных борзых). Слёзы душили его, пока эльфийская кобылица плавно несла их через высокую луговую траву, и, едва ступив на землю в тени развесистой ивы, склонившей свои ветви над рекой, он вдруг отчаянно разрыдался, уже не сдерживаясь и не стыдясь друга. Лаэг молча сидел возле него на траве. Он не касался его и не пытался утешать, просто был рядом, но Колин ощущал его присутствие как прикосновение тёплой надёжной руки. Брат...

Гвен жадно глотал речную воду и плескался у берега. Выбрался из воды, от души отряхнулся, осыпав обоих мальчишек мелкими брызгами, мокрой мордой полез хозяину в лицо - утешать. Мальчик всхлипнул, инстинктивно отворачиваясь, и вдруг громко прыснул, икая и давясь остатками слёз. Через миг хохотали уже оба, держась за животы и катаясь по траве, а Гвен, всё ещё пошатываясь от слабости, бегал вокруг и лаял на них охрипшим голосом. Снежная Звезда стояла по колено в воде и, встряхивая гривой, снисходительно посматривала на это веселье.

Лаэг весело рассказал ему о своих приключениях в городе, пожалев, что не может вернуться, чтобы встретиться с Терри и показать ему свои удивительные приёмы; правда, добавил Лаэг, он не ручается, что тот тут же не испробует их на каком-нибудь очередном «чудике», случайно забредшем на их улицу. «Они хорошие ребята, - сказал Лаэг. - Просто им там, в этом городе, заняться больше нечем». Колин с ним согласился. Городом он был сыт по горло.

Они искупались в речке, пообедали медовыми лепёшками и сушёными фруктами, которые Лаэг привёз с собой из Лунной гавани (у Колина ещё оставались хлеб и баранина, которые дала ему в дорогу жена кузнеца, но Лаэг велел приберечь припасы на обратный путь), накормили Гвена и двинулись в путь, когда солнце уже начало клониться к закату. Достигнув перекрёстка, где одна из дорог круто поворачивала на запад, к морю, где, спрятанная в неприступных скалах, должна была находиться Лунная гавань, они распрощались. Гвен, подпрыгнув, лизнул в морду Снежную Звезду, Лаэг, вскочив верхом, в последний раз помахал им рукой и ускакал вслед за уходящим солнцем.

Пройдя ещё немного вперёд, они расположились на ночлег в зарослях дикой груши у придорожного родничка (по правде говоря, пастушок опасался, что король вдруг передумает и вышлет за ними погоню), а наутро, отдохнувшие и полные сил, снова двинулись в путь. Несколько раз их обгоняли крестьянские повозки, и загорелые возницы, окликая мальчика, предлагали подвезти, но он, поблагодарив, отказывался и вновь с удовольствием шлёпал босыми ногами по нагретой солнцем пыли. Этот путь был как исцеление после долгой болезни, и теперь всё радовало его, словно впервые: и бесконечные вёрсты под палящим солнцем, и ровная усталость, гудящая в натруженных ногах, и жажда, которую он утолял в придорожных ручейках, и ночёвки под ясным июньским небом, усыпанным крупными звёздами...

Дома его ожидал священник. Он сидел на пороге хижины и листал какую-то книгу в тёмном кожаном переплёте. У ног его лежала, вытянувшись на утоптанной земле, большая чёрная собака[9] с ярко-рыжими подпалинами и белоснежными лапами и воротником. Колин узнал Грайне, молодую суку, раньше принадлежавшую пастуху Киарану из соседней долины.

- Её купили мои прихожане, - сказал священник, поднявшись навстречу пастушку. - Когда Киаран узнал, что для тебя, он долго не хотел брать деньги...

Мальчик сказал с едва заметной ноткой упрёка:

- Значит... вы тоже не верили? Что Гвен вернётся...

Священник рассмеялся.

- Дитя моё, - сказал он, отчего-то вздохнув и взъерошив мальчику запылённые вихры. - Разве можно угадать заранее, какое испытание уготовит нам Господь? Но Он же, по великой милости Своей, никогда не посылает нам больше того, чем мы способны вынести, и творит чудеса нашими же руками, посылая помощь тогда, когда её уже не ждёшь...

Он замолчал, задумчиво глядя на собак. Гвен обнюхался с Грайне, и та, завиляв хвостом, вдруг припала на передние лапы и, дружелюбно фыркнув, ударила его лапой по носу. Собаки наперегонки помчались по лугу. Священник посмотрел на них и тихо засмеялся.

- Во всяком случае, здесь, кажется, все идёт, как надо.

 

Эпилог.

 

После дождей, зарядивших в начале октября, погода установилась почти летняя, и боярышник в долине кое-где по второму разу выпустил свои белые кисти цветов, правда, по-осеннему чахлые. Пчелы кружились над доцветающим вереском, стремясь урвать последние капельки лета, сохранив их в сотах тёмно-тягучим расплавленным янтарём.

Большое красное яблоко прошелестело сквозь ветви и глухо ударилось о землю у подножия дерева. Лежащий на пороге Гвен чутко поднял насторожённые уши, но, увидев, что семейству ничего не угрожает, снова блаженно вытянулся на пригреве. Грайне устроилась поодаль, в густой траве, разросшейся возле низкой каменной ограды. Семеро щенков копошились вокруг, то пытаясь вскарабкаться по лохматой спине и бокам матери, то затевая между собой возню. Щенки недавно открыли глаза; толстые, большелапые, мастью они удались в мать, но узкими вытянутыми мордочками точь-в-точь напоминали того щенка, которого Колин полтора года назад окровавленным нашёл в горах. Жители долины давно уже привыкли к красавцу Гвену, однако на щенков приходили подивиться едва ли не каждый день, гадая, у кого из местных пастухов появится будущим же летом лёгкий на бегу и смышлёный помощник. Но юный хозяин, помня завет короля эльфов, не торопился обещать кому бы то ни было детей Гвена. Подрастут немного и сами выберут, кому служить...

А недавно окрестные селения облетела новая радостная весть - о состоявшемся в первые дни золотой осени бракосочетании короля Эдвина. По словам гонца, молодая королева Гвендолен была сущим ангелом: и красавица, и умом, как говорят, не обделена, и в обиду никого не даст понапрасну, и падчерицу лелеет, как родное дитятко... Колин вспомнил свою неожиданную заступницу во дворце и мысленно пожелал ей счастья.

Ещё одно яблоко полновесно стукнулось о сколоченную из горбылей скамеечку, врытую в землю у стены дома, и, отскочив, откатилось к ногам Колина. Он подобрал его, обтёр рукавом, поднёс к губам, но внезапно остановился, залюбовавшись. Яблоко было «со льдинками», как говорила маленькая дочка кузнеца. Старые деревья, посаженные ещё дедом, плодоносили вовсю, и несколько корзин, полные душистых плодов, просвечивающих изнутри золотистым соком и заботливо переложенных соломой и сухим папоротником, уже стояли в чулане, сохраняясь едва ли не до весны... Он отложил яблоко и, поплевав на руки, поудобнее перехватил топорик. Вчера они с Лаэгом отыскали в лесу корявый высохший ствол дикой яблони и, обвязав его верёвками, впряглись вдвоём и притащили дерево к хижине Колина. Когда промозглыми зимними вечерами он будет зажигать огонь в очаге, в доме тонко и сладко запахнет яблоками...

Топор с натугой вгрызался в узловатую древесину комля, намозоленные ладони горели. Он остановился, чтобы передохнуть, и скорее угадал, чем различил боковым зрением какое-то движение на дороге, сбегающей со склона холма. К деревне приближались два всадника, и сердце его, как и тогда, сжалось от тревожного предчувствия: опять?.. Один из всадников был тоньше и меньше ростом, и сидел на рыжем пони с белыми ногами, другой, на низкорослой местной лошадке, немногим отличавшейся от пони, был в килте и с пледом, перекинутым через плечо, но расцветка их явно была иной, чем у Мак-Дауэллов.

Колин не стал гадать, откуда родом был всадник. Не всё ли равно? Он отвернулся от дороги и, стараясь унять бешено колотящееся сердце, снова яростно замахал топором. Может быть, это какие-нибудь путники или гости тана. Может, они проедут мимо...

Не проехали. Копыта простучали совсем рядом и замерли у ограды. Грайне с лаем сорвалась с места, однако Гвен не издал ни звука, устремив напряжённый взгляд на нежданных гостей, и мальчик наконец не выдержал, обернулся.

Да, это была принцесса. Выглядела она так же, как летом: тот же пони и тот же костюм из зелёного бархата и замши, но что-то изменилось в выражении её лица, - что, Колин пока не понял. Он машинально разглядел клетки на одежде её спутника, молодого человека лет двадцати, смуглого и невысокого, с тонкими усиками и прямыми чёрными волосами, падающими на лоб из-под широкого берета: тот был одет в цвета Мак-Гроганов, чьи владения граничили на юге с поместьем Мак-Дауэллов. Сам старик Мак-Гроган, слывший в молодости лихим рубакой, длиннорукий, приземистый и чёрный, как вынутый из земли корень, вёл свой род от древних племён, населявших эту землю, и юноша, видимо, его сын или племянник, тоже унаследовал некоторые фамильные черты, но изящная посадка, маленькие, как у девушки, кисти рук в пятнах чернил и задумчивое, слегка рассеянное выражение непроницаемо тёмных глаз говорили о воспитании иного рода. Ах, да, кажется, кто-то рассказывал ему, что один из младших сыновей Мак-Грогана служил при дворе и оттуда был послан за море изучать науки...

Снова навалилась мгновенная, тягучая, даже какая-то равнодушная усталость: ну что им опять надо от нас с Гвеном?.. Он вогнал топор в уже отрубленный чурбак и молча поклонился: высоких гостей всё-таки полагалось приветствовать. Грайне, ворча, улеглась на прежнее место и принялась вылизывать щенков.

Юноша в килте вдруг улыбнулся. Хорошая была улыбка: ясная и слегка застенчивая, - она словно мгновенной вспышкой осветила лицо молодого Мак-Грогана, сделав его похожим на большого доброго мальчишку.

- Ну что, х-хозяин? - произнес он, слегка заикаясь. - М-может быть, п-пригласишь гостей во двор?..

- Вон калитка, заходите, - нехотя буркнул Колин, безжалостно подавив в себе вспыхнувшую было симпатию. Летняя история оставила в его душе гораздо более глубокий след, чем он думал. - Грайне, на место! - прикрикнул он, увидев, как ощетинилась сука, готовая броситься на защиту потомства. Все равно король, принцесса и этот её слуга, или кто он там, будут делать, что им заблагорассудится. Захотят - помилуют, захотят - отшвырнут прочь, как попавший под ноги камень... Но теперь он не будет плакать и упрашивать. Это его дом, пусть даже земля, на которой он стоит, принадлежит лэрду Мак-Дауэллу. От этих двоих они с Гвеном и Грайне как-нибудь отобьются, а потом... Потом останется только сложить щенков в корзину и бежать куда-нибудь в горы. Зимовать в пещере, продуваемой всеми ветрами, собирать коренья и ставить силки на диких кроликов... Может быть, Лаэг когда-нибудь принесет ему лепёшек и яблок из садов короля эльфов... А может, в Зачарованные Скалы?..

Первой, спрыгнув с пони, забежала в калитку принцесса. Увидев копошащихся возле матери щенков, остановилась, как вкопанная, прижав руки к груди:

- Ой, какие хорошенькие!.. - и тут же осеклась, увидев, как напрягся Колин. Краска залила её лицо, и тут только пастушок понял то, что мешал ему увидеть страх и прошлая обида: принцессе тоже страшно. И трудно, очень трудно поднять глаза, чтобы посмотреть прямо на него.

- Мой папа сейчас охотится вместе с дядей Дунканом, - медленно начала она наконец, пересилив себя. - А мы... а я попросилась поехать с Кори навестить его родных, - она кивнула на молодого человека, который привязывал за оградой лошадей. - Я хотела заехать сюда, чтобы сказать тебе, что была неправа тогда...

Эти слова дались ей с большим трудом, и она остановилась, опустив голову. Собралась с силами и заговорила вновь:

- ...Я поступила… очень глупо и жестоко... Я виновата, но это я тогда отпустила Гвена, и хочу, чтобы ты... чтобы вы простили меня... Ты и Гвен... - она с мольбой посмотрела на белого пса, потом на мальчика, но Колин молчал. Слова принцессы ещё не дошли до его сознания, и ледяная стена, окружавшая его, только-только начала давать трещину.

Зато поднялся Гвен. Он медленно подошёл к принцессе и встал рядом, устремив на неё долгий внимательный взгляд. Потом вздохнул и порывисто ткнулся носом в её ладони. Опустившись на корточки, принцесса зарылась лицом в густую белую шерсть.

Когда она подняла голову, в её глазах стояли слёзы. Принцесса сморгнула их, вытерла ладонью и спросила без перехода:

- Можно мне погладить щенков?

- Если Грайне позволит, - Колин мотнул головой в сторону семейства. - Грайне, спокойно... Свои...

Грайне не возражала. Она снова растянулась на солнце у стены и внимательно смотрела, как принцесса, присев на корточки, наблюдала за возней малышей. Щенки с притворным рычанием набрасывались друг на друга, боролись, перекатывались друг через друга, переворачивались на спину и забавно дрыгали толстыми лапками, когда принцесса осторожно чесала то одному, то другому белое пушистое брюшко, пытались ловить её пальцы мелкими, острыми, как шильца, зубами. Подошел Кори и тоже, присев рядом, стал смотреть на щенков. Он улыбнулся мальчику, и тот, робко и несмело, улыбнулся в ответ.

Наконец, щенков утомила игра, и они, один за другим, заковыляли к матери и стали пристраиваться к её соскам. И только один щенок не хотел уходить от принцессы, скрёбся когтистыми лапками по её замшевым сапожкам, жалобно скулил, пытаясь взобраться на руки. Это был щенок-девочка; у неё, одной из всего выводка, чёрная шерсть отливала серебром, и белый воротник на шее был шире, чем у остальных.

Колин встретился глазами с Гвеном, потом с Грайне. И сказал наконец:

- Если хотите... если хочешь, можешь взять её... совсем. Только не сейчас, пусть подрастут немного.

 

КОНЕЦ.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ: